Россия и современный мир №1 / 2017 - страница 14

Революции происходят из-за распада сверху, а не из-за восстания снизу. Не имеет значения уровень лишений широких групп населения: они не способны разрушить государство до тех пор, пока сплочены элиты и их военный репрессивный аппарат [12, с. 55]. Пока деятели режима выступают как «скованные одной цепью, связанные одной целью», а цель эта в сохранении существующего положения независимо от внутренних острых конфликтов. Выпадение «слабых звеньев» пока не ослабляет этой цепи, а наоборот, укрепляет всю «цепь» внеэкономическоого принуждения и экономического монополизма, делая ее звенья более зависимыми друг от друга, и от сохранения существующего порядка, и от лидера, его олицетворяющего, вне зависимости от того, как «бульдоги под ковром» относятся к нему и / или друг к другу.

В рассуждениях «о грядущей революции в России» некоторые авторы полагают такую революцию делом вполне реальным, которое могло бы уже произойти, и успеху которого помешала лишь какая-то случайность. Так, В. Соловей в своей последней книге о революции, которая опять не произошла в нашей стране, утверждает, что революционная ситуация была «в декабре 2011 г. в России, когда организаторы протестных митингов пошли на фактический сговор с властью. А ведь ситуация тогда висела в прямом смысле слова на волоске и Кремль был готов был пойти на существенные уступки, включая досрочные парламентские выборы» [18, с. 58].

Довольно наивно, по-моему, рассматривать выступления против фальсификации выборов в РФ, случившиеся в конце 2011 – первой половине 2012 г., как опыт неудавшейся революции. Неправильно также сводить причины ее неудачи исключительно к субъективному фактору. Да, он очень важен, и лидеры «болотных протестов» действительно трусили и допускали ошибки. Но была ли «белоленточная» революция возможной и / или даже желательной для российского населения. Довольно странно было бы видеть в качестве лидеров «народного протеста» персонажей, откровенно презирающих большинство населения России (как «быдло», «анчоусов», «серую массу» и пр.) и относящихся к «этой стране» и ее народу с поистине зоологической ненавистью. С такими «вождями» выступления «белоленточников» были изначально обречены и в критерии потенциально успешной революции никак не вписывались.

Это, кстати, вполне подтвердили и последующие события в мире, после которых тупиковость многих «революций» и бесперспективность участия в них в ряде конкретных ситуаций стала еще более ясной. Зачем людям рисковать «выйти на площадь», если видно, как после Тахрира происходит лишь реконфигурация власти военных, а после майданных шабашей лишь смена у власти криминальных группировок. Если эти или подобные аргументы используют апологеты режима, вызывающего не лучшие чувства, то это не значит, что с этими аргументами не стоит считаться или отбрасывать их по соображениям «партийной» солидарности. Группам, претендующим на звание «оппозиции», это, конечно, нравиться не может, но тем хуже для такой «оппозиции». Тем более если говорить о значительной части «оппозиции» в Российской Федерации, бесконечно демонстрирующей неумеренное «низкопоклонство перед Западом», с зашкаливающим градусом русофобии и презрения к «этой стране».

И, однако, замечание В. Соловья о субъективном, личностном факторе в политической борьбе само по себе не вызывает сомнений: «Воля к борьбе, включая готовность умирать за свои взгляды и идеалы, – абсолютно необходимое условие революции. И обратите внимание: это относится к человеческой экзистенции, а не к социологическим абстракциям. Если эта экзистенция отсутствует, то даже самые благоприятные условиях обернутся пшиком» [18, с. 58]. За «социологическими абстракциями» и теориями революции совсем упускается из виду то, что наряду с отсутствием раскола в «элитах», попросту отсутствуют те, кто всерьез готов бороться за власть в стране