Россия в 1917-2000 гг. Книга для всех, интересующихся отечественной историей - страница 26

Декрет о мире, претендуя на статус государственного акта, имел ярко выраженную пропагандистскую направленность. Он обращался то к правительствам, то, через их головы, к народам воюющих стран. Он разрушал общепризнанную союзниками формулу окончания войны: его обращение ко всем конфликтующим державам, в том числе и к Германии, таило угрозу сепаратного мира и односторонне изменяло принятые ранее Россией обязательства. Нетрудно заметить и противоречивость этого документа. Признавая справедливым лишь мир без аннексий и контрибуций, Декрет содержал оговорку о том, что данное требование не должно считаться ультимативным и что можно рассматривать всякие другие условия мира. Политическая декларация, таким образом, претендовала на определение конкретных форм дипломатической игры.

Отметим, наконец, и утопичность декрета. Это обнаружилось довольно скоро, когда сначала союзники, а затем в декабре 1917 г. и Германия отвергли большевистскую схему окончания войны. Декрет о мире – несомненно исторический документ. Но не он прекратил войну. Он лишь юридически признал ее невозможность для России, распадающаяся армия которой не могла ни воевать, ни просто существовать как целое.

Декрет о земле был основан на сводке 242 крестьянских наказов, и уже одним этим ограничивалось риторическое творчество Ленина. Декрет отменял помещичью собственность на землю немедленно и безо всякого выкупа. Все земли передавались в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов, впредь до Учредительного собрания. Запрещалась порча конфискуемого имущества и предусматривалась его строгая охрана. Отменялось право частной собственности на землю: земельные участки нельзя было продавать, покупать, обменивать или отдавать в залог. Недра земли, а также леса и воды, имевшие общегосударственное значение, переходили в исключительное пользование государства. Земля распределялась «между трудящимися», в зависимости от местных условий, по трудовой или потребительной норме (т. е. по числу работников или едоков). Декрет лишь ускорил аграрную революцию 1917 г., но не он послужил ее началом и не он прекратил тот обыкновенный грабеж, в который вылился захват помещичьих угодий еще до опубликования закона о земле. Крестьянские волнения в это время приобрели размах вследствие безвластия в государстве, что сделало возможным безнаказанное нарушение правового порядка. Мятежи крестьян заметно усилились и ввиду массового ухода с фронта солдат, среди которых трудно было отличить дезертира от демобилизованного. Придя в деревню с оружием в руках, они оказались полезным подспорьем для сельских «революционеров», пользовавшихся симпатией значительной массы крестьян. В этой ситуации предусмотренная декретом регламентация аграрного переворота могла быть оценена и как средство его упорядочивания и прекращения своевольных переделов земли.

Революции совершаются спешащими людьми против людей опаздывающих. Революционеры часто достигают успеха, но в политике самое простое – это самое страшное. Многие узлы – политические, социальные, экономические – не могли быть разрублены, они могли быть только развязаны. Чем быстрее пытались решить насущные проблемы, тем медленнее получали реальные плоды.

Как бы то ни было, новые власти заплатили по выданным ими векселям – быстро и безоговорочно. Это стало условием их политического выживания. Отчасти «популистский» характер имели и другие большевистские декреты и воззвания. Симпатии рабочих пытались привлечь, опубликовав законы о восьмичасовом рабочем дне и рабочем контроле – соответственно 29 октября и 14 ноября 1917 г. Провести немедленную национализацию предприятий не рискнули в то время даже наиболее решительно настроенные большевистские лидеры. Тем не менее, 5 ноября 1917 г. появилось Обращение Совнаркома к населению, сообщавшее о «переходе средств производства в руки трудящихся». Фабрики и заводы объявлялись общественным достоянием. Никто, однако, тогда и не стремился их обобществлять. Это было то, что Ленин впоследствии назовет «агитацией декретами». Обывателям обещали искоренить преступность и не устанавливать новые налоги, «работникам» и «трудящимся» – сохранить банковские вклады. Едва ли остался хоть один социальный слой, об интересах которого не упомянули советские листовки и столь похожие на них (по стилю и реальной ценности) государственные декреты. Даже буржуазию в первые месяцы революции не особенно тревожили – при условии ее лояльного поведения.