На перевоспитание ссылали самые разные категории: Сварщик, когда-то работающий с личным клеймом на судоверфях северной столицы, берёг своё клеймо дороже документов. Своё клеймо, за тысячи километров от предприятия выдавшего его, он вынимал из промасленной бумаги и показывал как высшую награду своей жизни. Тракторист, помнящий номера деталей по каталогу, не подходил к технике. Модельщик, работавший на изготовлении оснастки для космической отрасли, сидел в гаражной котельной. Они, не вписывающиеся в нормы, всякой властью гнутые, однажды не выдержавшие, были осуждены и высланы. Они в день получки надевали костюм, белую рубашку, галстук и шли получать зарплату, затем посошок на дорожку…
Первых, из высланных селили в дома принадлежащие хозяйствам, но оканчивалась зима и.. заборов нет, ворот нет. Местные, заготовленные дрова переносили во двор, ближе к собаке. Во второю зиму отапливались, сжигая крыльцо, сжигали часть полов в комнатах. Жгли и крыши: так люди, государевыми законами исправлялись ко второму году. Тунеядцы, вслед за властью говорили местные, подразумевая – что с таких возьмёшь.
Хотя как без исключений, они были. (М.М) Пенсионерку, пообещав помощь и поддержку, уговорили принять на постой тунеядку. Прибывшая, ни коей мерой не подходила под данный, сложившийся тип. Не злобливая, приятной наружности, обрадовала не только хозяйку квартиры. Её привезли к средине лета, огороды зрели, в речке не вылезая бултыхались подростки. С поселением новенькой, к следующему полудню речка опустела – мальчишки сидели по крышам вокруг её дома: посреди огорода, голышом, загорала сосланная.
Срочный созыв сельских активистов потребовал ответа и она ответила – «Мне не дали времени обдумать сборы, потому, приехала без купального костюма – Она оглядела присутствующих – В нижнем белье от фабрики „Большевичка“ я не могу показаться на людях – И закончила, глядя на всех, толи рассердившись за непонятливость, толи в кокетстве – Я не враг себе». Сказав, крутнулась перед сидевшими, опустила глазки долу и села. Само целомудрие, выставив коленки, ждало понимания и её поняли. К концу недели у неё имелась пляжная пара, из дома, она перенесла спальные принадлежности в кладовку в сенях. А после выходных, пенсионерка требовала квартирантку выселить, двери восстановить. Двери не пришлось восстанавливать, они снятые с петель лежали в огороде. Они не открывались без стука и скрипа, а многие торопились с понимание, но боялись потревожить хозяйку.
За месяц поиска места для перевоспитуемой, у неё сложились отношения не только с жителями центральной усадьбы, потому после переселения в единственный дом, оставшийся от дальней деревни, она не знала трудностей одиночества. Её перевоспитывали, а дорога к ней расширялась и расширялась, и отбывать бы ей назначенный срок, не случись разборок между поклонниками, с применением подручных средств и судом. Поклонника, не способного потерять золотники от колёс, осудили, а её посчитали исправившейся, но описанное произошло позднее.
Пока же, Кешка лежал у ключа, тянул холодное Шампанское, смотрел вверх на единственную улицу, на дом с краю деревни без крыши, на дом Пали в средине улицы. Лёгкие облака плыли по бесконечности. Вокруг ни души, полная свобода. Нет председателя, правления, зоотехника. Нет квартирной хозяйки. Свобода. Счастье. Он освободил себя и от Пали. Он был никому, ни чем не обязан. Он был счастлив целый день. К себе, в родительский дом, пришёл затемно, сделав крюк. Счастливый день закончился словами Матери «Ты уже был в отпуске. К утру обдумай, где тебя могут взять на работу. Ты молодой, за ночь успеешь обдумать. Езжай. Не страми меня. Завтра в 7, я тебя провожу». Он нужен был Матери, он слушал её и слушался. Он не мог её не слушаться, он ей был нужен.
