Старик вздохнул, пододвинул поближе к лежанке старый скрипучий стул и протянул вовремя пришедшему гостю миску с горячей похлёбкой. Парень благодарно кивнул, неловко улыбнулся и взял ложку. Парри усмехнулся. Через месяц этот молодчик у него заговорит по‑имперски; пусть и не как сенатский ритор, на уровне варвара с мекампского пограничья – на первое время сойдет. А что будет дальше – не его, Парри, забота.
Серебряное кольцо, ставшее внезапно очень тяжёлым, приятно оттягивало карман старика.
* * *
Он шёл безостановочно и без устали. Казалось, земля сама текла ему под ноги, препятствия и преграды он оставлял позади играючи. Горы расступались, в непроходимых чащобах внезапно находились тропки, реки послушно подставляли твердые спины бродов. Он покинул Северный Клык в разгар короткого приполярного лета, оставил позади переполненные птицами тундры, перевалил через невысокие восточные отроги Железного Хребта и двинулся дальше, по самой границе Вечного леса и вплотную подступившей тут к нему Великой Степи. Трудно сказать, какие силы извели лес на огромных пространствах, на которых следовало бы простираться дремучей тайге, – однако вместо чащоб и буреломов тут колыхалось целое море невысоких трав, солнце здесь было ещё слишком слабым, чтобы взрастить настоящее степное изобилие. Замекампские варвары сюда заходили редко – охота плохая, добычи мало. Они предпочитали «добывать зипуны», как выразился Парри, на мекампской границе, где легко можно было получить арбалетную стрелу с дозорной башни, но так же легко – при удаче – можно было и обогатиться.
Он не боялся. Старик Парри замучил его советами, как вернее избегнуть подстерегавших и в степи, и в лесу опасностей; как обмануть бдительность выползающих ночами на степной окоём огров, подстерегающих случайно забредший табун диких онагров, порой уходивших за сотни лиг от обычных своих путей; как укрыться от эльфийского дозора, молчаливого и беспощадного, чьи отравленные стрелы разят без промаха и к чьим ядам ещё никому не удалось подобрать противоядий; как следует разговаривать с тёмными эльфами Нарна, если повезёт встретить их отряд, чтобы они позволили идти с ними; и, наконец, как и с кем надлежит держать себя и вести беседы, когда доберёшься до Мекампа. Он запомнил всё, у него оказалась превосходная память; освобождённый от груза воспоминаний, но не от своих способностей, он впитывал этот мир в себя, как губка.
Ему неожиданно стало легко. Несмотря ни на что, он помнил своё настоящее имя. Четыре буквы, короткое слово, более похожее на кличку для лошади или охотничьего пса, – Фесс. Он помнил, что был воином; помнил, что владел магией, – но здесь, в странном мире, который его обитатели называли Эвиал, от «вместилище жизни» на древнесалладорском языке, праматери всех остальных наречий, его мастерство не действовало. Он помнил – неотступно помнил! – свою цель: вернуться домой. Была и ещё какая‑то, вторая, тоже очень важная; но катастрофа стерла её, увы, напрочь.
Как ни странно, он помнил последние мгновения перед тем, как угасло сознание и память, точно худое решето, удержало в себе лишь редкие капли случайно сохранившихся воспоминаний, до которых не смог дотянуться въедливый старик Парри со своей дремучей, но, увы, порой весьма действенной рунической волшбой.
Фесс очень смутно помнил последнюю войну, в которой участвовал. Всплывали очертания каких‑то башен, горящие здания, белый снег, на котором столкнулись в жестоком бою закованные в сталь легионы; он помнил лицо человека, кого привык называть Императором, но больше – ничего. Он не смог бы сказать, из‑за чего вспыхнула та война и кто в ней победил. Он вполне допускал мысль, что проиграть могла и та сторона, за которую сражался он, Фесс, – иначе зачем бы ему было без памяти бежать так далеко?
