Я разучился спать. Большую часть суток проводил в полудреме, наполненной болью, отрывками воспоминаний и неистовым желанием устраниться от безрадостной действительности. Надеясь когда-нибудь подняться и уйти. Зачем и куда, не представлял – наверное, просто привык куда-то идти.
Не знаю, как долго длилось это растительное существование. Может, пару дней, а может, вечность. Но однажды в замкнутый мирок забытой всеми пещеры вторгся внешний мир.
Привычно пребывая на границе между сном и явью, я не сразу понял, что происходит. Счел безобидным элементом бреда. Подумаешь – всего-навсего голоса. Незнакомые голоса. Мужские.
* * *
– Да что здесь за вонь такая! Ох и грязищу ты развела – в таком хлеву и свинье жить брезгливо! А это что?! Лень было закопать или хотя бы подальше оттащить?!
Голос жесткий и требовательный, но отдает дешевкой. Складывается впечатление, что его обладатель сильно преувеличивает свою цену и пропорционально преуменьшает чужую.
– Так чего оттаскивать, если живой он!
А этот скрип мне знаком – бабушка-затейница отзывается. Голосок у нее сегодня возбужденный как никогда, но одновременно и чуть заискивающий.
– Живой? А с виду не скажешь. Ох и тощий: кожу небось втроем на скелет натягивали. Откуда взялся? Ты ж вроде без мужика тут обитала.
– Сама-сама! – зачастила старуха. – Но вот намедни Король волноваться начал, так я от греха наружу его спровадила – и сама следом. Мало ли что там, глянуть не мешало. А он прямиком за холм, к старой дороге, и уж там, когда я, за ним ковыляя, поворот миновала, увидала этого болезного. Полз он без сил, а пятки уже гримы-недоделки покусывать собирались. И так они этим делом озаботились, что Король исхитрился близко подобраться и наброситься. Он, если дело не в полдень, ловко умеет охотиться. Крепко порвал пару черных – едва ушли от него. А болезного я сюда притащила.
– И на хрена он тебе сдался?!
– Так это… Выходить хотела. Глядишь, и сгодится в хозяйстве для чего-нибудь.
– Тьфу! Старая! О смерти думать давно пора, а все туда же!
– Ага. Стайрис говорил, что ее раньше брали с собой, когда в проливы ходили малой стаей. Она пару галер за вечер могла обслужить. В охотку ей это дело. Правда, старая?
Опять незнакомый голос. Тоже мужской, но спокойный, добродушный. Не похоже, что его обладатель считает себя хозяином всей земли, – вообще амбиции незаметны.
– Хорошие были деньки… – неопределенно ответила старуха.
– Кончай языком трепать – мечи все на стол! – потребовал первый. – Клош о горячем от самой реки мечтает, да и я тоже.
– Даже не знаю, чем и потчевать вас…
– А чего здесь знать – жидкого живот просит. Горшок хоть есть на похлебку?
– Для хороших людей посуду всегда найдем.
– Так ищи давай. И вымой ее хорошенько. Коренья есть или хотя бы травы? Что сама тут жрешь?
– Есть корень камыша и лопуха, рыба подвяленная с дымком, орех водный, лук и капуста.
– А чеснок есть?
– Нет. Король его запаха не любит.
– Жаль. Люблю я сало с чесноком пожевать, да только свой закончился. Но если жрать одно сало да сухари, как мы, целую неделю, – то золотом готов за жидкую юшку заплатить.
– А сало осталось?
– Да куда оно денется. У Гоба в мешке шмат нетронутый.
– Построгать в похлебку хорошо бы. Наваристо выйдет.
– Жир один, но ладно – главное, поторопись. А там, может, подстрелю что-нибудь повкуснее, если всю дичь твой уродец не распугал.
От полученной информации глаза сами собой раскрылись, а захлопнуться не успели – надо мной внезапно склонилась бородатая мужская морда. Сверля колючим взглядом, она высказалась угрожающе:
