В военкомате его направили на медицинскую и призывную комиссии, которые, ради экономии времени, проводились одновременно в самом большом помещении дома культуры. В зале собралось множество обнажённых призывников, смущенно прикрывавших свои причинные места. Им впервые в жизни пришлось оголиться столь большой компанией и выстроиться перед значительным количеством одетых людей обоего пола.
Обе комиссии работали бойко, ребята проходили их быстро, нигде особо не задерживаясь. Задержка случилась лишь на этапе взвешивания, когда на весы вступил Эдик. Стрелка не шелохнулась.
Эдик закричал: «Стрелка на весах не шевелится!»
Шкафообразный старлей, помощник военкома, лениво поднялся со стула, подошёл к Эдику, смерил его взглядом, посмотрел на весы, и его лицо исказила брезгливо-кислая гримаса: «Какой материал приходит Родину защищать!» Стукнул костяшками пальцев по шкале весов, стрелка дрогнула, но тут же успокоилась, замерев на отметке «51». Старлей на всякий случай ещё раз стукнул по весам, но стрелка замерла окончательно.
«Охренеть можно, – воскликнул помощник военкома, – если бы ты посрал, то и в армию не попал бы!» (по закону, новобранцы с весом менее 50 килограмм призыву не подлежали.)
«А можно сейчас?» – сделал наивное лицо Эдик. Старлей аккуратно записал цифру в свой документ и ехидно улыбнулся: «Вот теперь – можно».
Дальше Эдику надо было по очереди подойти к каждому члену призывной комиссии и ответить на их вопросы. В комиссии за длинным столом сидели: с краю – высокоидейная комсомолка, первый год возглавлявшая районный ВЛКСМ и впервые увидевшая перед собой такое обилие голых мужских тел; важная от своей значимости, чопорная инструкторша райкома партии, дама средних лет; за ней – уже упомянутый здоровенный детина-старлей, помощник военкома; и – милиционер из уголовного розыска. Возглавлял комиссию военком, матёрый и хмурый подполковник, который, на основании медицинских карт и мнений членов комиссии, принимал решение, где кому служить.
У каждого из них были свои задачи. Милиционер выяснял, не было ли у призывников криминального прошлого, и если было, то какое. Комсомолка и партийная инструкторша, высокая идейность которых неплохо сочеталась с безыдейностью в политике пополнения кадров, спрашивали, не желают ли молодые люди вступить в партию или комсомол перед армией, намекая при этом на сразу возрастающие шансы попасть в «хорошие войска». В советской системе планового хозяйства даже в идеологических органах существовал план, и от его выполнения зависел карьерный рост бойцов идеологического фронта.
Отсутствие штанов у совсем зелёных пацанов не располагало их к проявлению излишней любознательности. Ребятам хотелось как можно скорее пройти эту унизительную процедуру, и они быстро соглашались «вступить», даже толком не осознав «во что». Некоторые от усердия писали заявления и туда и туда, внося изрядную неразбериху в отчётности обеих дам. Так в прежние времена в годы войны попы спрашивали у бойцов, не хотят ли они креститься перед боем, и все некрещёные моментально соглашались. Стресс быстро делает людей сговорчивыми.
В общем, дело по приёму новых членов у проворных дамочек шло бойко, пока очередь не дошла до Эдика. Тот подошёл к столу и, не зная, перед кем первым держать ответ, вежливо спросил, куда идти дальше. Милиционер, до этого не раз отпускавший шуточки в адрес раздетых призывников и слышавший разговор старлея с Эдиком, решил в очередной раз показать своё остроумие и широким жестом указал – заговорщицки подмигнув старлею, – на зазор между столом и восседающими за ним членами комиссии.
