– Ишь, самостоятельная нашлась, на сольфеджио она пошла.
На следующий год на вступительных экзаменах тот же строгий директор вынес вердикт:
– Слух хороший, пойдет на скрипку. Фортепианные классы переполнены, а на скрипке – недобор.
Вообще, маме было свойственно сказать мне неправду или дать обещание и не выполнить его. Например, я показывала ей мой молочный зуб, который сильно качался, и она говорила:
– Дай посмотреть, – и неожиданно с силой дергала его.
В следующий раз она обещала мне, что только посмотрит, сильно ли он качается:
– Не будешь дергать? Обещаешь?
Она обещала и дергала.
Учиться музыке в городе, где никогда не бывает концертов классической музыки, наверно, неправильно, понимание этого пришло позже. Девочка со скрипичным футляром в руке в нашем городе вызывала насмешки – куда с ружьем- то топаешь?
Любой начинающий далёк от совершенства, но скрипач особенно: смычок дрожит, ведомый неуверенной рукой, пальчики ищут свои места на грифе. Результат не умиляет ни самого скрипача, ни его родителей. Первая учительница была нервная и иногда била смычком по пальцам. Мне доставалось редко, как-то сама по себе я росла старательной и прилежной и усердно водила смычком по желтым жильным струнам дешевой скрипочки, занимаясь каждый вечер, пока мама не приходила с работы и не говорила: так, заканчивай, мне нужно отдохнуть. Я понимала, что мама в общем-то сильно разочарована моей музыкальной специальностью. Она мечтала видеть меня преподавательницей фортепиано (очень хорошая специальность для женщины), папа же, напротив, просил поиграть, всегда хвалил и говорил, что у скрипки волшебный звук, сродни человеческому голосу.
За время учебы у меня сменилось несколько преподавателей: скрипичная школа не приживалась в нашем городке. Довольно старый дедушка, следующий учитель, запомнился плохо, потом был ещё кто-то, пока не появилась молодая выпускница музыкального училища, которая, поначалу всерьёз взялась за нас, свой немногочисленный класс провинциальных скрипачей, но ее энтузиазм быстро прошёл, и скоро она уехала в областной город. Так что, окончив, одновременно с девятым классом и музыкальную школу, я, кажется, больше ни разу не канифолила смычок.
Мама работала в гастрономе продавцом конфет. Работницей она была очень старательной, если не сказать больше. Ее магазин был открыт допоздна, кажется, до десяти, она работала в разные смены, то утром, то вечером, но никогда не жаловалась. Веселая, красивая, всегда приветливая с покупателями, в белоснежном, как доктор, халате, уже хорошо говорившая по-русски (только легкий акцент оставался), она украшала свою витрину резными салфеточками, часто подменяла заболевших работниц и вообще радела, как за свое. Работа была у нее на первом месте.
Однажды мама привезла домой на санках большой ящик, это оказался телевизор!
Тогда передачи начинались вечером, часов в семь. Местные новости, киножурнал, документальный фильм, художественный фильм. Почему-то запомнился фильм «Наш Никита Сергеевич»: колосились поля, высокая кукуруза колыхалась на ветру, комбайны шли стройными рядами, и Никита Сергеевич радостно улыбался, очищая початок.
– Догоним и перегоним Америку!
Счастье переполняло мое сердце, как хорошо, что я родилась здесь, а не в Америке. По праздникам или ко дням партийных съездов транслировались большие концерты. Всем особенно нравился романс «Соловей».
