Руда - страница 35

На бастионе над крепостными воротами часовой подошел к колоколу, отбил три часа. Егор заторопился.

Маремьяна встретила его, как всегда, просияв от радости, – точно год не видела. Усадила к свету, чтоб ей видно было сына, а сама хлопотала у печки да у стола. Чему-то лукаво улыбалась… Какой большой вырос! За одно это лето как вытянулся. Вон уж и губа верхняя потемнела. Похож на отца Егорушка! До чего похож!

– Похлебай кулаги,[18] сынок, вкусная.

Поставила на стол миску. Егор брал полной ложкой клейкую коричневую кулагу – от нее пахнет горелой хлебной коркой, – глотал торопливо.

– Ночевать-то, мама, видно, не придется. Подвода нашлась на Васильевский завод, сегодня идет.

– Да что ты, Егорушка! Как же, право? Неужто не останешься?

Подсела на лавку. Руки у нее опустились. Видать, что никак того не ожидала. Эх, кабы еще не сговорился с целовальником!

– И пирога не поешь завтра. Для кого же я его печь стану? Не знала, Егорушка, что тебе так торопно.

– Завтра день праздничный, никаких подвод не найти. Пешком придется идти, – смущенно оправдывался Егор. – Целый день на дорогу положить надо. И опоздать нельзя, послезавтра работа есть с утра.

– А-а, верно, верно, Егорушка. Когда надо, так надо. Что уж тут. Вечером подвода твоя будет?

– Нет, скоро. Через час. Идти уж пора.

– Уж и идти! А у меня никаких подорожников не приготовлено.

– Мама! Какие подорожники! К ночи на заводе буду.

– Хоть грибы-то возьми, сынок, – они уж отваренные и посоленные. Может, кулаги в горшочке возьмешь?

Егор представил себе, как он с горшком в руках трясется на телеге, и рассмеялся.

– Не надо, мама, ничего не надо.

Но от забот Маремьяны было не так-то легко избавиться. Она сбегала на огород, принесла желтых огурцов – «последние нынче», – из чулана добыла связку «ремков» – вяленой рыбы, нарезанной полосками, – еще что-то увязывала, наливала, завертывала.

А напоследок протянула Егору маленький-маленький узелок.

– На-ка, Егорушка, – со вздохом сказала она. – Сам уж сделаешь там, я не знаю как.

– Денег не возьму! – Егор отошел поскорее к порогу.

– Не деньги! – Маремьяна даже притопнула ногой. – Не деньги вовсе, а чай.

– Чай?.. Где взяла, мама?

Развернул узелок, высыпал на стол щепотку чаинок. Одну пожевал и выплюнул – горчит.

– Ты сказал, что хочется попробовать, ну я и добыла, – с гордостью сказала Маремьяна. – Пока ты в крепости был, я к немцам сбегала, куда молоко ношу, и попросила. Они по-русски только «молёко» да «малё» и знают, крынками и копейками по пальцам считаемся. Растолковала им про чай – дали. А как его варить, они не могли рассказать. Чего-то в котел еще кладут для навару, – а вот чего?.. Хотела я завтра утром к хрущовской экономке сбегать, спросить. Я ей недавно стирала, так видела – она чай варила. Думала я тебя насмешить.

Маремьяна принялась сморкаться. У Егора комок в горле задвигался, он посопел и сказал:

– Не поеду я сегодня, вот что.

Маремьяна – по лицу видно – обрадовалась очень, но пробовала возражать:

– Кому-то ведь обещался, сынок. Ждать будут. И пешком тоже такую даль шлепать.

– Пешком ничего. Невидаль какая – сорок верст! Рудоискателем буду – всё пешком по горам. А ждет там знаешь кто? Васильевский целовальник. Он нашим мастеровым всегда гнилую муку дает. Не любят его шибко, вот и боится один ехать. Пусть его ждет, так и надо. Я тебе, мама, расскажу, что у нас после шипишного бунта было, страсть какая…