– Много работали?
– Илья Сатунин в июле Ярославль бомбил. А мы по Казани много летали в июле и августе, с Первой советской авиагруппой.
– Читал, – Рудольф кивнул. – Только не знал, что это вы там летаете.
– С тех пор вот и прошусь, – Хорьков вздохнул, а потом ухмыльнулся. – Послушай, а ты ведь в Империалистическую войну летал наблюдателем?..
– Летал. – Сердце Рудольфа словно мощнее забилось. – Так что готов и здесь летать, ежели потребуется!
– Поговорим, – Хорьков серьезно кивнул. Помолчал, потом вздохнул и улыбнулся. – Ну вот, а Коля Цыганков в Гатчине учился, ровесник твой. Хороший летчик.
– А командир? Эрнест Бригге?
– Мужик он правильный, ты сам видел, – Хорьков вздохнул. – С посадкой слабовато у него. В Казани как минимум один «Вуазен» приложил. Тренируется с Колей теперь…
Он хотел сказать что-то еще, но с улицы раздались крики, потом в помещение вбежал кто-то расхристанный, без шапки:
– Командир разбился! – и выскочил вон.
Торопливо одевшись, побежали на улицу. День был пасмурный, но видимость хорошая. На горизонте щеточкой торчал лес, над ним висели темно-серые облака. Огляделись – из-за хат поднимался столб черного дыма. Побежали туда. Обежав крайнюю хату, быстро пошли по уже протоптанной в глубоком снегу тропе. Бежать тут было сложно. Да и спешить, пожалуй, было уже некуда: отломившийся хвост Сопвича торчал из снега под углом, а метрах в десяти от него дымился мотор и валялись остатки крыльев. Там уже стояло человек десять из отряда.
– На дрова, – мрачно констатировал Миша Огородний, и Рудольф внутренне согласился с ним: восстанавливать тут было нечего. А дров этой зимой не хватало, как не хватало и еды, и горючего, и постельного белья.
Неожиданно крики раздались откуда-то из-за обломков. Рудольф не поверил своим глазам. Поддерживая с обеих сторон, два человека вели третьего. Летный шлем его был сдвинут назад, по лбу вилась кровавая дорожка, но, похоже, пилот отделался испугом. Рудольф никак не мог понять, кто из двоих пилотов выжил, а потом Хорьков выдохнул:
– Коля….
– …Да просто повезло. – Николай покачал перебинтованной головой, глотнул чаю, поставил кружку на покрытый белой скатертью стол. – Ремень не выдержал удара, меня выбросило.
– Мотор сдал? – Хорьков внимательно смотрел на летчика. Тот молча кивнул.
– Я говорил Эрнесту: не трогай газ. На газолине нельзя обороты трогать. А он все-таки убрал обороты, подходя к земле. То ли забыл, то ли… – Николай помолчал, потом продолжил: – Сбавил газ. Мотор начал трещать и через секунд десять перестал работать. Залило, наверное, свечи. А так, конечно, не видно, куда садишься. Снег вокруг, теней нету. Вроде и ровно там было, и коснулись нормально, а потом удар. Что там, канава?
– Яма там, – грустно вздохнул Хорьков. – Вы правую лыжу об нее снесли и почти сразу носом ударились. Ты вон кувырком полетел, а хвост, похоже, еще и в воздухе перевернулся, такой силы был удар.
– Метров двадцать бы вперед, и был бы жив командир. – Рудольф не понял, кто это сказал: в комнате была пара десятков человек. – Дальше там ровное поле…
В марте боевое отделение авиации восьмой армии выдвинули на станцию Чертково. Время было горячее: белые нажимали, разведки и бомбометания нужны были постоянно. Летали помногу, не считаясь уже с тем, кто к какому отряду приписан. От 23-го отряда летали Иван Ефимов с комиссаром Петром Пуриным – бывшим мотористом. Сергей Хорьков летал с пилотом 1-го истребительного отряда Евгением Гвайта. Летал помощник начальника авиации армии Иван Павлов. Летал командир 4-го авиаотряда Иван Радулов с комиссаром авиации армии Типикиным в роли наблюдателя. Летал командир 1-го Истребительного авиадивизиона Феликс Ингаунис.
