– Значит, ты народное добро спалил да растащил, а теперь этим хвастаешься?..
Повисла пауза. Вокруг увальня постепенно образовалось пустое пространство. Тот лупал глазами и продолжал еще улыбаться, но уже не слишком уверенно:
– Да какое ж оно народное, когда барское? Сказано было: все теперь принадлежит народу. Грабь награбленное! А я кто? Народ! – И парень стукнул себя увесистым кулаком в грудь.
Левин, потемнев лицом, пристально смотрел на увальня снизу вверх. А тот словно ниже ростом стал, и улыбаться перестал, и даже попятился слегка. Командир продолжил:
– Эта усадьба у Пушкина в романе «Евгений Онегин» упомянута. Если ты, конечно, знаешь, кто такой Пушкин. Это сокровище нашей культуры, народное богатство. А ты его спалил. Так кто ты есть? Народ? Труженик? Нет! Мародер, вот кто ты есть на самом деле!
Парень побледнел как полотно, хотел было вскинуться, но понял, что остальные его не поддержат. Военком еще постоял, посмотрел на увальня, потом повернулся к остальным:
– Вы – бойцы Революции. Ее надежда. Вы должны думать о будущем Республики, о детях, которых завтра будут учить. Вы беречь должны народное достояние, а не дворцы да усадьбы грабить. Понятно это?..
В гараже повисло мертвое молчание: видно было, что многим партизанам есть что скрывать от новой власти. И все-таки других защитников у власти пока что нет – а значит, старые делишки с рук сойдут… Левин повернулся на скрипнувших сапогах и вышел из помещения. За ним потянулись остальные…
Летом в стране было неспокойно. В Толковской волости, под Островом, крестьяне подняли восстание. Его подавили. В июле вспыхнул белогвардейский бунт в Ярославле, потом пошли слухи, что чехословаки и белые взяли Симбирск, а затем Казань, что англичане уже недалеко от Вологды. Восемнадцатого июля в «Известиях» было напечатано воззвание к пролетариату союзных стран. А девятнадцатого июля – что в Екатеринбурге в связи с тяжелой военной обстановкой казнен бывший царь Николай Кровавый.
Рудольф, хмурясь, читал новости и размышлял, как повернутся события. Выстоит ли Красная армия? Думал он не столько о себе, сколько о близких: что будет, если немцы двинутся вперед, нарушив договор? Когда началось немецкое наступление на Марне, во Франции, он старался узнать об этом как можно больше. Впрочем, наступление это быстро выдохлось, а после началось ответное наступление союзников. Угроза Парижу была снята, и, вероятно, это означало скорый мир. А значит, что и под Псковом никаких дел с немцами не будет. И хорошо.
В августе в Поволжье шли сильные бои. Красная армия медленно двигалась вперед. Рудольф впервые услышал о подвигах красных военных летчиков под Казанью, и начавшая было подживать в его душе рана заныла снова: если родные в безопасности, его место не здесь, у шлагбаума или на хуторе с родными, – а там, на аэродроме. О большем – снова оказаться в кабине аэроплана – он и думать не мог. Просто снова услышать стрекот ротативного мотора или солидное гудение «Сальмсона», снова увидеть, как аппарат отрывается от земли…
Как-то раз им привезли воззвания Троцкого под заглавием: «Унтер-офицер! Тебя призывает страна». В тексте говорилось, что отныне каждый унтер становится «взводным», а вскоре он будет командовать ротой, батальоном, полком, дивизией. Рудольф усмехнулся: то – долой чины, а то – «унтер-офицер»! Воззвания эти развезли по деревням. Но, как и в случае с агитацией в партизаны, добровольно идти в армию никто особо не хотел. За годы империалистической войны крестьяне навоевались и теперь, даже если продотряды отбирали зерно, с землей расставаться не желали. Жди мобилизации, думал про себя Рудольф.
