– Его кличка указана на табличке, – наконец сказала она. – Гулкен Принц Берч.
Нет ответа. Тягостное молчание. Подавив раздражение, Дол повернулась к Циммерману:
– Стив Циммерман, не валяйте дурака! То, что вы со Сторрсом обсуждали вчера утром, или связано с его убийством, или нет. Если нет, так и скажите. А если связано и вы предпочитаете молчать, советую подумать, что будете говорить Шервуду. Похоже, вы не совсем понимаете, что Шервуд способен серьезно испортить вам жизнь. Например, может отправить вас за решетку как важного свидетеля. Может подмочить вам репутацию. Ему известно, что, расставшись со Сторрсом, вы что-то говорили Сильвии Раффрей о смертельном ранении. А теперь послушайте меня. Я сейчас заинтересованное лицо. Поскольку расследую убийство Сторрса. Если не хотите раскрывать тему беседы со Сторрсом, но она не связана с его смертью, а вы не доверяете Шервуду, поскольку сомневаетесь в сохранении конфиденциальности, можете смело довериться мне. Что сработает до проведения дознания во вторник. А вот во время дознания вы действительно получите сполна. Вам придется дать показания, а иначе вам точно мало не покажется. Впрочем, вероятно, я опережаю события. Вы только что вышли от Шервуда. И возможно, все ему рассказали. Так да или нет?
Циммерман медленно повернулся и, склонив голову набок, поднял на Дол глаза. Его редкие тонкие волосы на солнце выглядели безжизненными, широкие ноздри непрерывно раздувались, блеклые глаза, утратившие былую пытливость, казалось, ничего перед собой не видели, да и не хотели видеть. Стив на секунду остановил отрешенный взгляд на Дол, снова перевел его на собаку и произнес безучастным тоном:
– Не понимаю, каким боком это вас касается. И все же… Я ничего не рассказал Шервуду о своем разговоре со Сторрсом. Вам тоже не расскажу. И кому бы то ни было.
– Рано или поздно расскажете. Придется рассказать.
Циммерман покачал головой:
– Не придется. Я буду хранить молчание. – Он говорил без привычного оживления, с какой-то смертельной обреченностью. – Человеческий мозг бессчетное число раз демонстрировал свою способность к упорству. Я не раскрою ничего из того, что предпочитаю скрывать, если только не приму другого решения. Это мое личное дело, защищаться мне либо нет. И не важно, чем объясняется мое упорство: то ли желанием оградить невиновного или виновного, то ли пустым капризом. С точки зрения психологии все это крайне увлекательно, хотя лично мне особого удовольствия не доставляет. Что я и сообщил Шервуду.
– Боже мой! – Дол уставилась на его профиль. – Да вы и вправду дурак.
– Я отнюдь не дурак. – Циммерман поднял с земли кусочек печенья и бросил через сетку, но собака, покосившись на угощение, явно решила, что оно не стоит ее внимания. – Вы предлагаете мне что-нибудь придумать, чтобы успокоить Шервуда. Что-нибудь хитроумное. Однако вы забываете, что я ученый и искренне предан правде. Впрочем, я наверняка справлюсь с помощью инстинкта игры – самого простого и эффективного стимула для воображения. Может, мне объяснить Шервуду, что я заходил к Сторрсу исключительно как психиатр с целью проверить его нормальность? И после психиатрического анализа приговорил его к ликвидации? Или рассказать, как я вчера, незаметно пробравшись в поместье, накинул проволочную петлю Сторрсу на шею, потянул конец на себя и подвесил беднягу, когда тот подпрыгнул? Такой вариант вас устроит? Вот только одна беда: я не знаю, где перчатки. Этого я точно сказать не смогу. Насколько я понимаю, закон во избежание самооговора не позволяет принимать на веру признание человека в убийстве, требуя дополнительных доказательств. Жаль только, я забыл, куда подевал перчатки…
