– Промажешь! Промажешь! – не унимался он.
– Да угомонись ты, не мешай, – вступился кучерявый рыжеволосый парнишка.
– Пусть себе надрывается, не промажу, – сказал Нестор. Это была его очередь выбивать с кона. Сосредоточившись, он замахнулся и бросил биту. Почти все городки выкатились за пределы линии.
– Я же сказал, не промажу.
– Эй, смотрите! – крикнул кто-то. Все обернулись и уставились на приближающегося к ним невысокого, сутулого мальчика.
– Ну что, таинственный Карло, живой?! – спросили ребята почти хором.
– А что не видно? – ответил Коля Гоголь-Яновский.
– Надрывался-то как, нам отсюда было слышно, – воскликнул кучерявый.
– Мы уж подумали, что ты с ума сошел, – подхватил Нестор.
– Много думать вредно.
– Кто бы говорил.
– Возьмите меня в игру.
– Нет. Иди, иди отсюда, – завопил кучерявый.
– Ладно, чего ты. Дай ему ударить. Попадет, вместо меня играть будет, – предложил Нестор
– Пусть, пусть ударит, – вступился Данилевский.
– Согласен?! – спросил Нестор.
– Согласен, – Коля взял биту. Ему предстояло кидать с полукона, то есть не с 13 метров, а вполовину меньше. Играл он и правда плохо, его почти никогда не принимали, вот и сейчас он заметно нервничал. Он замахнулся и бросил. Бита пролетела мимо. Ребята засмеялись. Гоголь-Яновский нахмурился и отвернулся, как всегда, когда над ним начинали подшучивать или смеяться.
– Мазила, – съехидничал Нестор и показал язык.
– Ну ладно, – вступился Саша.
– Пигалица!
– Прекрати ты, я сказал, – воскликнул Данилевский и толкнул Нестора в грудь.
– Эй, ты чего!
Данилевский и Кукольник уже хотели накинуться друг на друга, но вдруг послышался голос Орлая.
– Что там у вас за шум, уж не драка ли? – строго произнес он, выглядывая из окна своего кабинета на третьем этаже.
– Нет, Иван Семенович. Вам показалось. Это мы так играем, – переглядываясь, «защебетали» ребята.
Дальше игра не заладилась, и было решено докончить завтра. Опустевшая гимназия постепенно вновь наполнилась голосами и ожила.
Незаметно минула осень с ее причудливым буйством желто-красных оттенков, сыростью, дождями, прелестью мимолетных теплых деньков и ароматом увядающей зелени.
После зимних каникул гимназистов ждало долгожданное событие. Любительский театр, еще одна заслуга Орлая, взялся ставить «Недоросль» Дениса Ивановича Фонвизина. Вообще, все спектакли гимназии имели громадный успех, зрители рукоплескали юным актерам, и, прежде всего, Коле Гоголю, обладавшему удивительным талантом комика. Ребята, занятые в постановке, собрались в светлом просторном зале. Ими руководил молоденький учитель, судя по царившей суете, не пользовавшийся большим авторитетом. Вскоре следить за порядком пришел инспектор, тот самый историк Константин Александрович Моисеев.
Отличник Кукольник недурно исполнял роль Митрофанушки, а Правдина играл Коля Прокопович, вечно румяный мальчишка, которого в шутку прозвали «красненьким».
– Тихо, тихо, – скомандовал учитель, – давайте еще раз с того момента, когда Правдин экзаменует Митрофанушку. «Любопытен бы я был послушать, чему немец-то его выучил».
– «Всем наукам, батюшка», – уверенно проговорил Гоголь-Яновский, разодетый госпожой Простаковой.
– «Чего ж бы, например?» – с важным видом спросил Прокопович.
– «Вот грамматике», – ответил Нестор и подал ему книгу.
– «Вижу. Это грамматика. Что ж вы знаете?»
– «Много», – Кукольник сложил руки на груди и гордо поднял голову, – «Существительна да прилагательна….».
