Вызвала девке скорую, успокоили, укол поставили. Себе давление измерить попросила, о Людочкиной бабушке рассказала. Что звонила тётка из другого города, о смерти бабы Томы от сердечного приступа сообщила. Знакомый врач бригады оказался, посочувствовал, узнав известие; так как знал и бабушку, Тамару Федоровну, и мужа её, хирурга бывшего. Только самое главное не сказал вслух, что слышал, как обсуждали двоеженство его – что была у хирурга семья вторая, с молодой женой и сын младше внуков недавно народился. И что, вероятней всего, Тамара Федоровна об этом давно знала, скрывала и от семьи, и от знакомых… А тут не выдержала.
Скорая уехала, вернулся с дежурства отец, тоже хирург, как дедушка. Проведал Людочку, измерил давление, о чем-то пошептался с мамой. Мама, естественно, в слезы. А ночью, когда все улеглись, после двенадцати ночи распахнулась в комнату девочки дверь. Даже не так. Сначала входная дверь распахнулась и еще из подъезда Людмила услышала и словно душой увидела маму, но словно и не маму.
Бледную, в белой длинной рубашке, с нательным крестом, с черными распущенными волосами. Так похожую и на маму, и на молодую бабушку со старой фотографии.
– Ох, холодно, Людочка, как же холодно, согрей меня! – простонала глухим голосом мама и легла, не дожидаясь приглашения, рядом с девочкой, обняв ее теплое тело ледяными руками. – Холодно мне, не могу согреться… Ты, дорогая, только знай, что бабушка твоя недоброе дело сделала, повесилась она у тетки твоей. Черти ее замучили, нашептывали, что опозорил ее дед твой, сластолюбивый, до чужих юбок охочий… Петлю повязала и пока тетки не было дома, повесилась в комнате. Не держи зла на нее, девочка, не ведала она, что творит. Ой, холодно, не могу… Лед меня сковал.
– Мама, а ты же… не мама, – только и успела прошептать Людочка, как за стенкой заплакал младший брат и та, настоящая, из плоти и крови мамочка вышла из родительской, чтобы успокоить сына и сводить на горшок, как было принято.
Сказала это, поняла, кто лежит с ней рядом и упала в глубокий сон.
А когда проснулась, побоялась спросить у матери. И только после похорон и прощания с телом бабушки, когда померещилось ей у гроба, что та повернулась лицом и улыбнулась как-то не по-людски, хищно; только тогда Людочка спросила украдкой у матери, правда ли все это, сказанное? Не приходила ли на самом деле она той ночью?
Мама сползла по стенке, позвала мужа, но так и не смогла ничего объяснить ни Людочке, ни себе. Потому что тогда поклялись втроём – она, муж и его сестра – знать правду, даже деду не сказали ничего. Уговорили знакомого патологоанатома в свидетельстве о смерти указать сердечную недостаточность вместо удушения, чтобы хоронить не как самоубийцу. Скрыли эту историю от всех, от греха подальше, от беспощадных сплетен, которые и без того загубили Тамару Федоровну.
Осталась Люда без объяснений, в страшном сне, вместе с не озвученной вслух правдой. Не знала тогда девочка, что вырастет она с этой странной историей в сердце, что сама станет врачом и уедет однажды в деревню, после того, как столкнётся с ещё более беспощадной, нечеловеческой историей, чуть было не погубившей её тело и бессмертную душу…
