– Ты уже советовал! – фыркнул Тит и стал пищать, передразнивая Ивашку. – Напиши первым, Ярофей Павлович, всё обстоятельно про бунтовщиков напиши, все вины на них повесь… Ну и где толк от той писульки? Поляковцы год спустя свой извет накарябали – и Ярко в железах сидит.
– Так то не наша вина, – надулся Ивашка Посохов. – Мы же с Ярофеем… Павловичем еще Францебекову писали, а в Якутске уже Ладыженский сел. Ясно, что он Зиновьеву ту грамотку и не показал даже. А покажи – так другой разговор был бы.
– Бы да бы, – отмахнулся Васька. – Что гадать о несбыточном. Обвалился Францебеков и Ярофейку за собой потянул. Тут что с Зиновьевым, что без оного… Ну, может, на Москву бы Хабарова не повезли. Всё решено уж было…
– Ты напиши, Ивашка, – неожиданно подал голос Кузнец. – Напиши обстоятельно, а завтрева мне покажешь. Я поправлю, что не так.
Все удивились тому, что Онуфрий поддержал вдруг писщика. Да и сам тот понимал, что от грамоты толку не будет. Но ему не нравилось, как хабаровцы строят планы в приказной избе, а самого приказного ни в зуб не ценят. Будто никто он тут. Пустое место.
«Не пойдет так, братцы» – нахмурился Кузнец и решил тут же поддержать слабого, чтобы усилить разлад среди подельников. А Посохов явно слабейший. За есаулом Васькой, за Титом Осташковцем – люди. У Артюхи Петриловского иная сила – мошна и связи торговые. Они все, конечно, нужны Онуфрию. А надобно, чтобы он им был нужен.
– Значит, слушайте меня, господа-казаки. Коль уж я приказной, то и приказы идут от меня. Грамоту в Якутск пошлем. Ясачить людишек местных будем полной чашей, но никто – слышите! – никто на сей раз по своим торбам ничего таить не будет! Лучше излишку дадим, чем недоимку сыщут. А коли не согласны – завтра же к Зиновьеву пойду и подскажу, у кого обводную рухлядь стрельцы могут поискать. Ну?
Хабаровцы набыченно молчали. Первым, как ни странно, кивнул Петриловский.
– Ну, коли уж здесь встали – то и острог начнем строить. Сильно не тужась. До холодов поставим несколько тарас, да хрящем засыпем. Место дурное – зато и в Якутск, и в Москву отпишем – сполняем, мол. А с холодами на низ снова пойдем. Там для зимования места поспокойнее, народишко – посмирнее. Заодно по дороге дючеров пощиплем, пусть урожаем поделятся.
Как ни странно, а ярковы ближники приободрились. Встали, натянули шапки и потянулись к выходу. Кузнец ажно проводил их до выхода и сам выбрался на воздух перед сном. На биваке развалился Дурной и отчаянно храпел, раззявив пасть, как певчий в церкве. Черно-красные угли костра почти не давали света, так что непонятно было: цела ли у Сашко морда? Но вид у спящего здоровый.
«Может, он, наконец, не только получать, но и давать по мордасам выучился?» – хмыкнул приказной. И пошел спать.
А утро встретило его надсадным воплем, обещающим, что новый день не станет легче прошлого:
– Кузнец, беда! Девка Яркова сбегла!
Год 162. Приказной человек
Онуфрий тут же выбрался наружу, в чем спал. Резкий свет утреннего солнца полоснул по глазам, приказной сощурился, пытаясь разобраться, что происходит. На биваке толпилось с полдесятка воев, только Дурной семенил с котлом к реке – за водой, видимо.
– Кто орал? – слова из пересохшей глотки вылезали с трудом.
– Я, приказной, – шагнул вперед старый казак. – С дощаника, где аманатов держали, одна девка утекла. Ночью.
– Какая? – тихо спросил Кузнец, уже понимая, про кого они речь ведут.
