– Сладко-то как… – Алена едва сумела оторваться и замерла с зажмуренными глазами. – Ажно голову повело…
Вдруг прямо над ними взрезало тишину ельника. С тяжелым хлопаньем пронеслось что-то черное и в вышине заграяло мерзким вороньим голосом.
Вскрикнувшую Алену от внезапной жути бросило и тесно прижало к Хабарову. Он подхватил ее на руки, легко поднял и понес. Ей было все равно – куда и зачем, только хотелось, чтобы мгновенья эти никогда не закончились. Чтобы так всю жизнь и прожить, и умереть – уткнувшись лицом ему в грудь, доверчиво отдав ему душу…
Он сорвал с себя епанчу из нерпичьей кожи и бросил на мох под елями. Незаметно, будто сами собой расстегнулись пуговицы девичьей однорядки и петлицы его кафтана.
В безмолвии заповедного ельника было слышно лишь громкое, прерывистое дыхание.
Алена тихо вскрикнула и быстро, часто задышала открытым ртом. Глаза распахнулись широко, одновременно жалобно и удивленно…
– Теперь ты знаешь, что делать?
Так спросил, будто бы ничего и не случилось – ровно, отстраненно.
Алена лежала полубоком, почти на животе, спрятав лицо в плаще. Молча мотнула растрепанной головой. Он не продолжил, и она спросила:
– Что теперь будет, Митенька?
Хабаров, неподвижно лежавший рядом, откинув на мох правую руку, медленно заговорил:
– Пойди к отцу и проси, чтоб позвали бабу из тех, которые тебя сватали. Пусть проверит, цел ли товар…
Алена сжалась, подтянув колени.
– Коли сумеешь, пригрози, что ежели не скажут Палицыным – сама разгласишь на свадьбе. Если не забоишься… Ну да, чаю, не будет свадьбы. Только имя мое прежде сроку не говори. Вернусь – сам с Акинфием Истратовым потолкую.
– А в черницы меня отдадут, – тихонько всхлипнула она, – грех-то замаливать?
– Невелик грех. Да и не успеют. К Димитриеву дню осеннему ворочусь из Каяни. В монахи так быстро не стригут. А успеют – выкраду тебя из черниц.
– Да ежели не скажут тебе, в какой монастырь меня спрятали?
– Найду.
Алена, приподнявшись, уперлась локтем в епанчу.
– Не ходи в свой поход, Митенька! – От нее повеяло тревогой. – Беспокойно мне за тебя. Сон видела. Будто бы кличут меня к тебе. А я иду, и в церковь вхожу, и вижу два гроба без крышек, бок о бок стоят. Ноги-то у меня ослабли, и меня под руки ведут к тем домовинам. Одна-то пустая, а в другой… ты лежишь… неживой. Хотела я от горя своего тут же лечь с тобой рядом, в пустой гроб… – Она умолкла.
– Легла?
– Из твоего гроба огонь вышел, объял тебя и домовину… А я… проснулась от страху.
– Чепуха тебе снится. А на Каянь мне великий князь велит идти. Если всякий станет от государевой службы отговариваться бабьими снами, знаешь, что будет?
– Что? – наивно спросила она.
– Завоюют нас немцы, литвины и татарва.
Над еланью снова закаркало. Две вороны бранились, кружа низко, ниже верхушек елей. Грай делался все пронзительней и будто нечистым потоком лился на землю. Алена, зажмурясь и прикрыв уши ладонями, подползла к Митрию.
– Погоди-ка, вот я их, чертовок…
Хабаров вышел на середину елани. Алена смотрела, как он неспешными движениями будто снимает с плеча невидимый лук, достает из тулы за спиной стрелу, оттягивает тетиву и целится в ворон. При том что-то негромко говорит им, непонятное ей. Гадкие птицы, разразившись напоследок особенно несносной руганью, улетели.
Митрий вернулся, лег, обняв Алену одной рукой.
– Верно ли люди говорят, будто ты колдовать научен? – спросила она, не зная, что хочет услышать в ответ. – От лопских колдунов будто бы уменье взял?
