Врачи тщательнейшим образом осмотрели раны больного, и результатами были восхищены. Оставив повязку только на груди, они раскланялись и ушли.
После плотного обеда, вновь вернулась эта зеленоглазая девчонка с кожаным саквояжем, застав нашего больного полу сидячим в подушках:
– Серафим Владимирович просил обработать ваши раны мазью, что бы избежать гноения. – Она раскрыла свою сумку и достав оттуда пузырёк, стала смазывать множественные осколочные раны на руках, лице и ногах. Перейдя к животу, заалев ярче розы смутилась, на что больной заметил:
– Чего постарше никого не нашлось?
– Девчонка покраснела ещё больше. Затем она поднялась со стула, выгнула спину, вздёрнув кверху свой носик, спросила:
– Правда ли сударь, что вы чудесным образом исцелились, и теперь чувствуете в себе силы?
– Пожалуй. Хотя вопрос не в тему. – Ответил наш больной ироничным тоном.
– Тогда, мне нужно вам нечто сказать. Вы сударь скверный человек и я, и я вас презираю.
– Ты что, школьница? – Удивлённо возмутился больной, пытаясь ухватить за подол беглянку, вспорхнувшею со стула. Но та резко развернулась и влепив пощёчину нашему больному, исчезла. – От неожиданности Владимирский даже вскочил на ноги, но от резкой боли в груди, сразу же повалился на кровать. Он слышал как в соседнем помещении, девчонка наказывала ординарцу, до кончить смазывание ран, нашего героя. Но больной сам взял оставленную мазь и смазал себе раны на животе. Наконец появился ординарец Петя и доложил:
– Вам письмо, ваше благородие.
– От кого?
– Не могу знать, ваше благородие.
– Что ты все благородие, да благородие. Ты уж как-нибудь по званию, что ли.
– Так точно господин подпоручик!
– Подпоручик? Петь, спокойно не на параде. Читай что там в письме пишут.
– Виноват. Грамоте не обучен.
Это был первый человек не умевший читать, которого встретил Владимирский в своей жизни. – Вот оно где свинья порылась, из-за чего рухнула царская империя. Народ-то дремучий, кто его поманит, за тем он и пойдёт. Но ничего, мы все исправим. – Подумал Покойник, вроде бы ещё не серьёзно, но как бы вживаясь в свою роль:
– Петь, как тебя по батюшке?
– Владимирович. Как и вас ваше благородие.
– Тёзки значит. Пётр Владимирович, а не желаете что бы я вас грамоте обучил?
– Как же это? Нешто сами изволите? – Пётр застыл изваянием, символизирующим недоверие.
– Тебе сколько лет?
– Двадцать второй, через неделю минет.
– А мне?
– И вам двадцать второй, в запрошлом месяце стукнули.
– Давай письмо и неси ручку и бумагу.
Пётр отдал письмо, но с места не тронулся. Владимирский открыл конверт и глупо уставился в писанину:
– Смотришь в книгу, видишь фигу. По-французски написано что ли? Петь, я что раньше по-французски ботал? Ну в смысле говорил.
– А как же. И беседу вели и писать изволили.
– Опа на.
– Нешто и это забыли? – Всё больше удивлялся Петруха.
– Напрочь. Во я попал. Может что важное? Может по службе?
Петя откашлялся, затем осторожно сказал:
– Я осмелюсь предположить, эта бумазейка от полковницы Наталии Карловны.
– Откуда узнал?
– У них духи очень уж известныес.
– А кто она такая?
– Известно кто, супружница полковника Яковлева.
– А от меня ей что надо-то?
– Пётр отвернулся и стал разглядывать стену.
– Ну ладно, неси ручку и бумагу.
– Какую ручку вам барин, от двери что ли?
– А, нет, чем писать неси. – Сообразив поправился Владимирский.
– Пётр достал бумагу, чернила и к ним перья. —
