— Руки у тебя золотые, — Алина Никоноровна сделала знак прекратить. — Подите все, кроме Лады. Хрыся а ты останься, да позови кого велела. Помнишь?
Нянюшка поклонилась низко и засобиралась к двери, крестясь на порог.
— А вы ждите нас, да платки приготовьте, в церковь пойдём.
Девушки стайкой выпорхнули в дверь, вслед за нянюшкой, Лада ощущала в спину завистливые взгляды и удивленные возгласы, в которых так и слышалось: «Чем эта пигалица такое заслужила? Молчунья, а сама тихим сапом в доверие к барыне втёрлась».
Хозяйка сделала знак, мол, иди за мной, и перешла в светлицу.
— Садись, Лада, я давно этот разговор хотела начать да присматривалась всё к тебе. Сколько ты у меня в услужении?
Небывалая милость. Сидеть в присутствии хозяйки было можно с её дозволения, если работа девушки того требовала, но вот так, в беседе с глазу на глаз! Сердце у Лады сжалось в тревожном ожидании. Неужели прознали про тайное сватовство Богдана?
— Два года, хозяйка, — пролепетала она, не смея поднять глаз. Смотрела на руки свои, на безымянный палец, на который на днях Богдан в шутку надел кольцо, сплетенное из трав.
— Но на днях была мне явлена великая милость от Господа, и сны такие в последнее время, нехорошие. Думаю, требует от меня Господь, чтобы я одарила ближнего, как Он одарил меня, — говорила Алина Никоноровна путано, больше самой себе что-то объяснить пыталась, но Лада слушала, пытаясь скрыть дрожь в пальцах. Неужели сейчас позволят просьбу высказать? Воистину, Господь велик!
— Да всё это для тебя неважно, после узнаешь, — улыбнулась хозяйка, стряхнув с себя налёт стародавней красавицы из былинных песен, и став вполне современной дамой. Заговорила по простому, а не по кручённому, глаза серые, холодные, засверкали, как звёзды, заблестели как блики на воде. — Я думала, как тут лучше порешить, а вчера у меня руки твоей попросили. Вот я и удивилась, но, посоветовавшись с супругом, дала согласие. И приданное тебе отсыплю неплохое.
Барыня пристально посмотрела на онемевшую Ладу и поморщилась:
— Ну что застыла? Благодари!
3
Лада бухнулась хозяйке в ноги и смиренно поблагодарила за столь великую милость. Когда надо, она умела долго и слегка сбивчиво для достоверности говорить те слова, которые собеседник желал услышать. Жизнь выучила: дворовые девки должна уметь угождать хозяйке, иначе отправятся на тяжелые работы вне богатой усадьбы.
С одной стороны, так лучше, не придётся бояться гнева, порой не связанного с делами провинившейся, а с другой, кому понравится день-деньской на солнцепёке и в лютый мороз ходить за скотиной, птицей, работать в поле на барина? Все вокруг, даже отец, твердили, что Ладе повезло, что Алина Никаноровна выбрала её из десятка других пригожих девиц. А ведь барыне нравились только высокие и темноволосые, они как бы оттеняли красоту самой хозяйки, представляясь её бледными отражениями.
Тогда ей, хрупкой, с тонкой бледной косой и с большими, голубыми, как озеро Ильмень, глазами всё случившееся казалось великой удачей. Птицей счастья, опустившейся в маленькие, но крепкие женские ручки.
Лада плакала совершенно искренне и всё твердила, что милость обещана ей огромная, что она недостойна её, что единственное желание — прислуживать хозяйке и дальше, а ведь когда станет мужней женой, то покроет голову платком и уёдет в дом мужа.
— Что ты так дрожишь, глупая? — барыня подала ей руку и велела подняться. — Разве ты не рада? А насчёт отъезда, не бойся, потом всё уладим, может, далеко ехать и не придётся. Что же ты дрожишь?!
