– Вы разбиты! Вы разбиты!
С чашкой чаю в руке Меньшиков, глядя снизу на запыхавшегося поручика, спокойно произнес:
– Чем вы так взволнованы?
Наш вахмистр стоял уже рядом с Меньшиковым, готовясь выслушать приказ.
– Подтяните подпруги. Мы уничтожены и отправляемся в деревню, определенную для ночлега, – объявил Меньшиков.
Пока все шло по плану. Но тут на сцене появился полковник из штаба и, оценив ситуацию, свидетелем которой он являлся, принял решение, что наш эскадрон не уничтожен, поскольку мы не оказывали сопротивления, а взят в плен. Таким образом, являясь военнопленными, мы должны следовать за теми, кто взял нас в плен. Меньшиков, конечно, не хотел соглашаться с подобным решением.
– Мы все убиты, – упорно повторял он.
К этому моменту наш построившийся, но еще не вскочивший на лошадей эскадрон был окружен ликующими пехотинцами. Меньшиков, продолжая препираться с полковником, постепенно двигался к своей лошади и, подойдя к с ней вплотную, словно помещик, оказавшийся в беде, громко выкрикнул:
– Эскадрон, по коням и прорываться!
Некоторые пехотинцы попытались удержать наших лошадей, ухватившись за уздечки. Гусары отбивались ногами и кулаками. Мы прорвались. Меньшиков был арестован.
Спустя несколько дней наш эскадрон опять попал в окружение, но на этот раз мы были приданы пехотному подразделению. Все делалось как положено, но враг оказался хитрее. Наша пехота упорно сражалась, пытаясь выбраться из окружения. Командир подразделения приказал нам отправить курьеров в штаб с докладом о сложившейся ситуации. Позже мы узнали, что все, кроме одного, были взяты в плен. Этого одного поймали казаки, но ему удалось освободиться и отправить донесение в штаб. Потом он рассказал нам, что умолял казаков отпустить его, объясняя, что сбился с пути, проголодался и устал. Казаки славились своей хитростью, но ему удалось их перехитрить.
В перерывах между учебными боями, когда мы просто шагали по дорогам в сторону Москвы, солдаты пели, а когда проходили по деревням и городам, играл полковой оркестр. Не знаю, было ли это официальным или негласным распоряжением, но таким образом создавалось впечатление, что в армии живется весело и легко. На подходе к населенному пункту в каждом эскадроне раздавался приказ:
– Запевалы, вперед!
Порядка двенадцати солдат, по шесть в ряд, выезжали вперед и занимали место за командиром эскадрона; остальной эскадрон продолжал двигаться колонной по трое в ряд. Трубачи вскидывали трубы. Запевалы начинали песню, и ее подхватывал весь эскадрон. Каждый эскадрон пел свою песню. Мелодия накладывалась на мелодию. В России всегда умели и любили петь, и в этом отношении армия ничем не отличалась от народа.
– А теперь прекратите пение, – говорил Меньшиков, когда солдаты переходили уже на не вполне пристойные песни, – рядом деревня, а там девушки.
Но стоило проехать деревню, как снова звучал приказ:
– Запевай!
На маневрах и маршах впереди растянувшейся воинской колонны, опережая ее на несколько часов, ехала группа солдат, человек двенадцать, во главе с офицером. Эта группа занималась размещением гусаров и лошадей на ночлег; в одном доме, как правило, размещали троих-четверых гусаров. Офицеры, естественно, занимали лучшие дома, причем зачастую селились по одному. Если деревня была большая, то в ней останавливался весь полк, но иногда приходилось занимать две или три деревни. Когда полк въезжал в деревню, квартирмейстеры размещали нас в подготовленных для каждого эскадрона домах.
