Русские писатели и публицисты о русском народе - страница 8

Странное дело! Даже в сфере всеобъемлющей науки наша история не дает возможности к чему-нибудь прилепиться, ничего не объясняет и ничего не доказывает. Если бы орды варваров, потрясшие мир, не прошли через нашу страну по пути на Запад, навряд ли для нас нашлась хотя бы одна глава во всей мировой истории. Ради того, чтобы мы были услышаны, нам пришлось распространиться от Берингова пролива до Одера. Великий человек захотел приобщить нас к цивилизации и привить нам вкус к просвещению. Он добыл для нас одежды цивилизации, однако до нее самой мы так и не прикоснулись. Потом другой великий государь провел нас с победами от одного конца Европы до другого. Но, возвратившись к себе из этого триумфального марша через самые цивилизованные страны света, мы принесли такие идеи и надежды, плод коих отбросил нас на полвека назад. В крови у нас есть нечто, отторгающее всякий истинный прогресс. Вся наша жизнь прежде и теперь служит лишь неким великим уроком отдаленному потомству. На сегодня, что бы там ни говорили, мы являем собой провал в духовном миропорядке. <…>

Чем же мы были заняты в то время, когда из столкновения возвышенных религиозных идей с энергическим варварством северных народов рождалось здание современной цивилизации? Побуждаемые фатальным роком, мы искали в презренной Византии нравственный кодекс, который бы просветил нас. Незадолго до сего честолюбивый ум Фотия отторг греков от общей семьи народов, и мы получили учение, искаженное человеческими страстями. А ведь в то время всю Европу вдохновлял животворящий принцип единства. Любое умственное движение стремилось лишь к установлению единства мировоззрения. Чуждые сему великому принципу, мы стали жертвой завоевания. Когда же мы освободились от чужеземного ига и могли бы, не будь этого раскола с Западом, обогатиться процветавшими в то время среди наших европейских братьев идеями, мы, наоборот, впали в еще худшее рабство, освященное самим фактом нашего избавления.

Сколько ярчайших светочей блистало тогда в Европе сквозь окутывавший ее лицо мрак. Бо́льшая часть познаний, коими гордится сегодня дух человеческий, уже в то время предчувствовалась лучшими умами; характер общества вполне определился, и, вызывая к новой жизни языческую древность, христианский мир обретал не достававшие ему формы прекрасного. Но до нас, отгородившихся своей схизмой, не достигало ничего, что происходило в Европе. Нас не интересовали тамошние великие дела. У нас не было ни тех выдающихся качеств, коими религия одарила современные народы и коими они превосходят древних никак не меньше, чем сии последние готтентотов и лапландцев; ни тех новых сил, обогативших человеческий разум; ни тех нравов, которые, благодаря подчинению духовной власти, из диких и грубых сделались мягкими и умеренными. И когда христианство величественно шествовало предначертанными ее божественным основателем путями, увлекая за собой одно поколение за другим, мы, несмотря на наше звание христиан, сидели недвижимо. Пока происходила перестройка всего мира, ничего у нас не воздвиглось, мы спали в наших жалких, крытых соломой лачугах. Словом, новые судьбы рода человеческого совершались не для нас. Плод христианства не нам, христианам, был предназначен. <…>

Но вы скажете мне, что мы все-таки христиане, что разве нельзя цивилизоваться на какой-нибудь другой манер, кроме европейского? Несомненно, мы христиане, но ведь и абиссинцы тоже христиане. Конечно, можно цивилизоваться и не по-европейски: например, как в Японии, которая, если верить одному из наших соотечественников, превзошла Россию. Неужели вы думаете, что христианство эфиопов и цивилизация японцев приведут к тому порядку вещей, о котором я только что говорил и который есть конечная цель человечества? Неужели вы думаете, что сии абсурдные искажения Божественных истин помогут снизойти небесам на землю?