Осужденная Голубцова уже несколько минут стояла в кабинете начальницы, переминаясь с ноги на ногу. Какого черта, – гадала она, – ее сюда выдернули? Если это Светка Ковырялка настучала, то я точно кесарево сечение сучке сделаю. Или заставлю языком работать у всего барака.
Наконец она решилась напомнить о себе:
– Товарищ начальник колонии, осужденная Голубцова по вашему вызову явилась!
Майор Васильева подняла на нее дружелюбный и вместе с тем испытующий взгляд. Ее подопечная даже в арестантской одежде выглядела очень неплохо. Стройная, симпатичная девушка, правда, стриженная под мальчишку, прямой нос, слегка припухлые, красивые губки, вполне сформировавшаяся фигура. Наверняка будет любима, возможно, станет хорошей матерью, если судьба снова не столкнет ее с правильного пути.
Опытным глазом Васильева сразу же определила некоторое беспокойство, написанное на хорошеньком личике заключенной. Похоже, опять что-то натворила. Но добираться не стала.
– Оля, ты, конечно, не догадываешься, зачем я тебя пригласила…
Ольга удивилась: хозяйка впервые назвала ее по имени. Что-то тут не то, – Решила она, и вызывающе дернула плечиком.
– А чего догадываться? За мной все равно ничего нет. Живу никому не мешаю.
Васильева пропустила дерзкую реплику мимо ушей. Задумчиво спросила:
– Ты куда думаешь возвращаться после освобождения?
– Ну… домой, конечно, – недоуменно протянула Ольга. – К отцу, к матери. А что?
Майор Васильева подошла к Ольге и по-матерински обняла ее за плечи.
– Оля, я скажу тебе самое главное. Но… ты мужайся и постарайся за оставшиеся два дня не наделать глупостей. Хорошо? Пять месяцев назад, девочка, у тебя умер отец.
Ольга оцепенела. Умер папка?! Она никак не могла в это поверить.
– Как пять месяцев? Почему я ничего не знала?
Васильева еще раз попыталась ей объяснить.
– Пойми, Оля, мы сделали это в твоих интересах. При таком характере как у тебя с горя ты могла столько натворить за пять месяцев, что нам волей-неволей пришлось бы тебя наказывать. Боюсь, твой срок растянулся бы на неопределенное время.
Она протянула ей листок телеграммы. Она прочитала роковые слова: «Оля умер папа. Мама».
Слезы текли по ее щекам. Не сказав больше ни слова и не спросив разрешения удалиться, она выбежала из кабинета. На улице было душно, палило солнце – явный признак приближающейся грозы. Ольге надо было где-то уединиться. Она пробежала третий барак и повернула к лагерной бане. Здесь за баней стояла скамейка, и обычно она пустовала. Особенно, когда день был не банный.
Ольга снова развернула телеграмму и прочла отпечатанные, до боли горькие слова. Отца она любила больше, чем мать, с которой постоянно ссорилась, и даже когда Ольгу осудили, отец один подошел к скамье подсудимых и постарался утешить ее:
– Не переживай, дочка, все будет хорошо.
Ольга громко зарыдала, давая волю слезам. Через час кто-то ее окликнул. Это была Анжела, они дружили с ней с первого дня пребывания в лагере. Подруга присела рядом на скамейку и страшно удивилась, увидев Ольгу в слезах.
– Ты чего это, сдурела, что ли? Ревешь, будто тебя пайки лишили на месяц вперед.
Ольга снова разрыдалась и уткнулась лицом подружке в грудь.
– У меня отец умер, Анжелка!
Анжела взяла из рук подруги измятую телеграмму, прочла содержание и сама чуть было не расплакалась. Потом погладила подружку по голове.
– Не надо так, Оль, успокойся. Ему теперь не поможешь, а себя угробишь запросто.
