А теперь, выходит, что отбегался по склону Зайцевой Горы и он, командир стрелкового взвода младший лейтенант Нелюбин. Ну и слава тебе, Господи, подумал он с отчаянием, ещё не зная, чем всё это кончится. Хоть в госпитале полежу. В тишине. В покое. Куда ж меня? Он приподнял голову. В висках гудело, как во время танковой атаки. Пошевелил рукой, ногой. Пока одними пальцами. Но вроде всё цело. Не только пальцы, а и руки слушаются. Туда-сюда ими поворочал, пошаркал по сухой, пыльной земле, изрезанной танковыми гусеницами и осколками снарядов. Живой. А подняться нету сил. Значит, какая-то важная жила порвана, догадался он, только пока непонятно, какая именно.
Божья коровка забралась на медаль, переползла на колодку, остановилась и попробовала взлететь. Открыла роговицы подкрылков, вздрогнула, затрепетала коричневыми, прозрачными, как слюда, крылышками. Но не улетела. Или что-то у неё не вышло. Или передумала. А может, тоже ранена, повредила крыло или что-нибудь важное в своём организме. Много ли ей надо? Вот и ползает теперь по мне, как по мёртвому камню, подумал Нелюбин и пожалел божью тварь: эх ты, козявка… И тут только обратил внимание на то, что орденская лента на колодке тоже распорота и держится на честном слове, может, всего на одной нитке, до которой осколок не достал. И тут непорядок, заволновался Нелюбин: так я вовсе награду потеряю. Может, и булавку повредило. Надо было перед атакой в карман всё сложить. Завернуть в носовой платок и прибрать подальше. Ведь всегда так делал. Медаль, она – что? А ничего. Железка, хоть и серебряная, так говорят. Жизнь за неё у смерти не выкупишь. В голодную минуту заместо сухаря даже не съешь. И вряд ли что за неё выменяешь. Но другого солдату за его работу, терпения и муки по уставу не положено. Значит, медаль надо беречь. Как оружие и иной шанцевый инструмент, который в солдатском деле просто необходим. И тут же спохватился, глядя, как божья коровка карабкается по махрам распоротой и конечно же испорченной орденской ленты, стал корить себя вот какими раздумьями: эх, Кондрат, Кондрат, всю жизнь ты о материальном пёкся, имущество пуще живого берёг, за утерянную обойму патронов, за фляжку или котелок солдата со свету готов был сжить. Оно так. И – правильно. Тем же уставом – бережь надёжней прибытка – и колхоз держал. Но человек-то не железка, и ценность его жизни никак не возможно ставить в один ряд с ценностью вещи, даже самой что ни есть нужной и дорогой. Оказывается-то, Кондратушка, не в хомутах и закромах вся-то человеческая суть, не в них, какой бы нужностью ни награждал их Господь и как бы ни завивались вокруг них обстоятельства жизни. Не в трудоднях суть живого человека. Даже такого черноземельного крестьянина, каким был ты, Кондратий Герасимович Нелюбин. А в чём же тогда? Вот лежит он, бывший довоенный председатель колхоза, отец троих детей, а теперь командир стрелкового взвода, которому совсем недавно присвоили первое офицерское звание младший лейтенант, валяется посреди исковерканной земли, сам похожий на кусок дёрна и на всю окрестную изуродованную и ни на что теперь негожую землю. Лежит с кубарями в петлицах, которые, может, уже и ни к чему ему в этой жизни. Из всех, кого не миновали здесь пули и осколки, видать, только один живой. Ещё дышит. Ещё не потерял способности соображать. Ещё может, если захочет, заплакать о себе. Остальные… Где они, остальные? Должно быть, ушли. То ли вперёд, то ли назад, за сухой ручей. И никому он уже не нужен. Разве только одной войне. Да и той, должно быть, уже в тягость его затянувшаяся жизнь. Придут ли за ним живые? И кто придёт, если это и случится? Свои? Немцы? Свои, видать, думают, что убит. Так же как и сержант Григорьев. Эх, жалко Григорьева. Хороший был командир отделения. Надёжный сержант во взводе – это, считай, три бойца плюсом…
