Нет плохих вестей из Сиккима.
Взлетят с каменной лестницы синие бабочки.
В монастыре Румтек хранится Черная Корона Кармапы, и увидевший ее никогда уже не переродится в нижних мирах. Почему не попробовать такой вариант? По крайней мере, это не так скучно, как думать о каком-то электрике, включающем какой-то счетчик в твое отсутствие, или о тетради, пропавшей из запертой на замок квартиры, или о незнакомой женщине, назначающей тебе свидание.
Однажды Паша предложил мне снять мультик.
«Как о чем? – фальшиво удивился он. – О Черной Короне Кармапы».
Это он так пытается подловить меня. Я постоянно читаю в его сознании, как активно он не верит в мою беспамятность. «Бедная женщина молодого сына козла отправила в рощу пастись… Изменчиво все, а вечны лишь рожки да ножки…» Позорные америкосы подобные мультики снимают давным-давно, жаловался Паша, а у нас точные знания совсем разлюбили. Даже «Центрнаучфильм» переименовали в «Центр национального фильма»…
6.
Выпроводив Последнего атланта, я подошел к окну.
В сквере у киоска догонялись ребята. Я отчетливо слышал: «Девушки, хотите веселого самца?» Обыватель вздрагивает, услышав такое, а я наоборот прислушиваюсь с интересом. В игре, над которой я работаю, тоже многое заставляет вздрагивать. Там пылит каменистая пустыня, отсвечивают на солнце сизые солончаки. Профессор Одинец-Левкин замахивается хлыстом. Верблюды поворачиваются к ветру задом. Ветер дует и дует, и голова от него болит, как от угара. Карлик в седле стонет: «Я болен. Говорю вам, я болен». Соленая пыль режет легкие. Ночью неизвестные животные подходят к палаткам, осторожно стучат рогами в обледенелое полотно.
Я вижу это.
Вижу отчетливо.
За профессором Одинцом-Левкиным следуют на низких лошадях тихий тибетец Нага Навен, за ним два суетливых проводника-монгола, усталые красноармейцы. В песках, в сиреневом мареве тонет путь. Вот монгол упал без чувств – задохнулся. Глаза слезятся, болят от сиреневого соляного блеска. Облезлая собака, повизгивая, путается в ногах усталых лошадей. Возникнет субурган посреди пустыни: верх из потрескавшегося дерева, подкрашен синим, как отблеск неба.
Хулээй! – молит монгол.
Морендоо! – требует профессор Одинец-Левкин.
А куда скакать? Как? Хана зам? Где правильная дорога?
Сиреневые солончаки. Разбитые на куски каменные деревья.
Тихий тибетец морщинист, монголы крикливы, красноармейцы без всякого интереса смотрят на пески и на голые камни. Им приказали, они идут. В начале пути монголов было трое, потом один отстал, может, его зарезали тангуты. Профессор Одинец-Левкин яростно взмахивает хлыстом. Отставший монгол, вот он мудрец был или осел?
Будь ослом, нашел бы дорогу.
Приземистая лошадь поводит ушами.
Карлик задыхается в кашле. «Я болен. Говорю, болен».
С его ростом лучше не слезать с лошади, легко потеряешься среди камней.
Раз, два, три – вижу три народа.
Раз, два, три – вижу три книги прихода Майтрейи.
Одна – от Благословенного, другая – от Асвогшеи, третья – от Тзон-Ка-Па.
Одна написана на Западе, другая – на Востоке, третья будет написана на Севере.
Раз, два, три – вижу три явления. Одно с мечом, другое – с законом, третье – со светом, ярким, но не слепящим.
Раз, два, три – вижу три летящих коня. Один – черный, другой – огненный, третий вообще – снежный.
Раз, два, три – вижу свет.
Луч красный, луч синий, луч серебряный.
Нага Навен опять затянул свою мантру. У него бак потек, гуси в голове. Да и профессор – известный фикус. Пора нажать
