Я сунул Зосимычу мелкую купюру. Мысли его читать трудно. В мутном, как запущенный аквариум, сознании что-то плавало, но пойми – что. Гегемон – руководитель гегемонии… Гегемон – носитель гегемонии… Гегемония – преобладание, руководство… Гегемония – преобладание, руководство… Вообще я, наверное, плохой передатчик. Руль заклинен, тормоза не работают, корней не помню. Помню только металлическую кровать в ожоговом центре и ослепительную, как солнце, боль.
Полярное сияние боли.
И вдруг Лиса.
Знает.
6.
Огромные зеркала.
В смутных плоскостях – зал.
Парень в жилетке на голое тело (в «Кобре» на форму не смотрят).
Курит какую-то дрянь, выдыхает в мою сторону. Только очень наивные девушки представляют своих современников романтиками. Рядом усатый чел в мешковатой футболке с надписью на пяти языках: «Извините, что мой президент идиот, я за него не голосовал». Похоже, читает только собственную футболку. В смутных отсветах улыбки плохих девчонок – как компьютерные смайлики.
– Прив!
Паша был навеселе.
На всякий случай я заметил, что жду кое-кого.
– Ну? – удивился он. – Неужели капитана милиции?
Я улыбнулся. На самом деле Паша к капитану милиции неровно дышал.
– Когда меня найдут в постели удушенным, – счел нужным сообщить Паша, – доложи об этом своей капитанше.
– Чего это ты вдруг расстроился?
– Не знаю, – покачал он головой. – Но в день, когда мы с Ойлэ закончим роман, меня точно найдут в постели удушенным.
– А ты не торопись заканчивать рукопись, – посоветовал я. – Тяни потихоньку. Дерзай, выдумывай. Ветви сюжет, как устье Волги.
– Я бы ветвил, но Ойлэ торопит.
Паша посмотрел на меня и совсем запечалился.
– Она считает, что ее молодость уходит. Ей срочно слава нужна. Именно сейчас. А завтра, считает она, ей понадобится уже что-то другое. Ойлэ торопится жить, – произнес Паша печально и влюблено. – Я говорю: Ойлэ, ну, пусть наша героиня изведает множество страданий. Страдания очищают, Ойлэ. А она лезет на колени.
– Боишься мужа – порви с женой.
– А где я буду заколачивать такие бабки?
– Крутись. Пиши сценарии мыльных опер.
– А как я покорю сердце Ойлэ?
– Она и так не слезает с твоих колен. Хочешь, чтобы села на шею?
– Я хочу доказать ей, что род Павла Матвеева – это уважаемый, это старинный дворянский род. Корни его уходят в седую старину.
– Это ты о себе? Взращиваешь генеалогическое древо?
– Еще как взращиваю, – печально покивал он. – Заказал поиски сразу двум архивистам-бандитам. Тонна баксов и родословная готова. А специальный знаток подбирает портреты.
– Чьи?
– Предков.
– Чьих предков?
– Моих, – проникновенно пояснил Паша. – Корни рода Матвеевых уходят в глубину веков. Не то, что у тебя, у выскочки безродного. «Он заставил написать свои портреты в костюмах бенедиктинского монаха и маркиза XVIII столетия и в разговоре скромно дает понять, что это его портреты в прошлых инкарнациях». Это я из твоей тетради цитирую. Вот добавлю еще полтонны баксов, и мне найдут предков среди ископаемых опоссумов, вот какой у меня древний род. Ойлэ глаза выпучит. Вообще, хватит терпеть! – возбудился он. – Пришло время пронзительных истин. Когда меня задушат в постели, внимательно просмотри все портреты, развешенные на стенах моей квартиры. Это тебе легко, ты ничего не помнишь. У тебя, может, предков вообще не было.
К этому моменту мы прикончили с ним полбутылки «Хеннесси».
– Я тут недавно поймал Ойлэ за твоей «Эволюцией».
