Это был мой последний вечер дома. Мы сидели в Мишиной синей «шестерке» у них во дворе, он тепло нагрел печку, за окнами падал снег. Тимофей и Миша подбухивали, я пил безалкогольное пиво. Я бы им обоим рассказал о своей проблеме, но не хотелось грузить Мишу – у него уже была беременная жена.
Поэтому я решил, что чуть позже выложусь Тимофею один на один.
– Жук, – сказал Миша. – Вот чего хорошего в Москве? Ты отучишься и вернешься?
– Не знаю. Мне не очень нравится Москва. Я думаю переехать в Петербург.
– А там ты что будешь делать?
– Сейчас думал поработать на стройке или еще как-то руками.
Миша покачал головой, нахмурился.
– И зачем было поступать в несколько институтов? Ты сколько раз уже учился?
– Получается, четыре. Два раза здесь, в КемГУ, один раз в «Культуре» и один раз во ВГИКе.
– Четыре раза на первом и один раз на втором, – подытожил Тимофей. – Теперь можно и на стройку.
– А баба твоя? – спросил Миша. – Тоже переедет в Питер?
– С бабой пока все сложно.
Ну вот, подумал я, мы поставим «вконтакте» статус «все сложно» вместо «встречается с». И будем понемногу чинить отношения. Неужели я готов простить эту измену?
Дверь машины распахнулась. В салон заглянул парень по прозвищу Кузьма. Мой бывший одноклассник. Сейчас он досиживал срок, но его уже отпускали домой ночевать.
– О, какие люди!
Я вылез, чтобы обняться с ним. Он немного потусил с нами. Рассказал, как у него дела. Осталась пара месяцев, и будет свободным человеком. Тут еще мимо проходил Пуджик, он же Ушастый, он же толстяк Паша. Парень, с которым у меня была первая рэп-группа, когда нам было по пятнадцать лет. Он тоже сел в машину. Теперь нас было пятеро, мы сидели, шутили, разговаривали. Странно. Вроде бы все уже взрослые, но такие же, как в школе.
Пуджик сказал:
– Коня только не хватает. Где теперь Конь?
– На Север уехал, – ответил Миша.
Конь – это прозвище Вовы. Пуджик стал расспрашивать про него. Про девчонку, в которую Вова был здесь влюблен и с которой у них так ничего и не вышло. Вова настоящий мастер в этом. Он влюблялся всегда только в тех девчонок, с которыми ему ничего не светит. Вдруг слово «переспал» приобрело некоторую прозрачность, сквозь него я увидел, что, скорее всего, Вова влюбился в Сигиту, а не просто переспал с ней. Я оказался прав: в этот самый момент он уговаривал мою девчонку быть с ним. В ее пересказе она трезво отвечала, что не поедет с ним ни на какой Север и чтобы он катился подальше.
– Упустил момент, – сказал Тимофей. – С Вовой Конем всегда так. Не сидится ему спокойно.
Как же мне о нем не думать, как же мне о нем не слушать, думал я, смотрел в окно на снег и пил безалкогольное.
– О, дай попробовать, – сказал Пуджик. – Никогда не пробовал нулевку.
– На, – я протянул ему банку. – Только я бабе сегодня лизал.
Пуджик усмехнулся, я покосился на Кузьму, это было мое прощупывание, отрицание пацанской Буквы. Пуджик взял банку и принюхался к пиву, затем глотнул:
– Ну, нормально. Почти похоже.
– Ага, только у тебя теперь волосина в зубах, – сказал Кузьма, и все засмеялись. Я тоже. Все-таки уважение к отсидевшим в крови даже у меня, хоть моя семья всегда как будто жила в интеллигентском мирке.
Мы вышли с Тимофеем поссать за домом, и я ему все рассказал. Моча текла в снег и дымилась, и меня прорвало. Как он мог, вопрошал я. Почему Вова Конь это сделал?
– Ну что я могу сказать тебе? Соболезную, Жук.
