Моран простоял секунд с десять, а потом двинулся к чаше с вином. Набрав побольше воздуха, он опрокинул ее одним залпом.
«Глотка ему оказалось мало. Не хочет, чтобы я испил из той же чаши. Но мне теперь не нужно мучиться с Выбором. Ты сделал его за меня. И существенно облегчил его. В походах будет намного проще отдать тебя на корм стервятникам. Говорят, они сейчас такие голодные, что сожрут даже такой кусок дерьма, как ты».
– Моран сделал свой Выбор! – с торжеством в голосе провозгласил Серфаим. – Теперь он – храмовник и инквизиторий. Встань же рука об руку со своим капелланом, дабы он вручил тебе инструмент Очищения. Теперь ты брат Ордена и будет вершить Очищение там, куда тебя направить Превосходительство и Храмовый Совет.
– Я служу Матери и делу Ордена, – отозвался Моран.
Он пересек зал в обратном направлении. Его шаг изменился. Неуверенной походки, которая сопровождала его во время начала его Посвящения, словно и не бывало. Сейчас Моран шел уверенно. Его шаг, сопровождаемый бряцаньем доспеха, устрашал и вызывал трепет. Храмовник завершил Путь, и теперь ноги крепко держали его на земле.
Моран протянул пустые ножны Калавию. Калавий молниеносно выхватил из своих лезвие клинка и вложил его в ножны Морана.
«Это не тот меч, что стоял у меня прошлой ночью в келье. Тот клинок был длиннее и проще. И от него несло смертью. Этот же выковали совсем недавно, и он еще не распробовал вкус крови.
– Очередь Белфарда! – преподобный указал на пьедесталы. – Сделай и ты свой Выбор. Помни, что Совет и сама Матерь сейчас смотрят на тебя, а Свод будет свидетельством его законности. Оставь свои грехи в прошлой жизни и прими Посвящение. Выбирай, во имя Крови и Пло…
– Сегодня этому монаху не придется делать Выбор, – донеслось до слуха присутствующих. – За него его сделала сама Матерь.
Из полутьмы зала, с невысокого балкона выступила фигура Превосходительства. Огромная и бесформенная. Ремни, что держали латы на его широкой груди, казалось, молили о пощаде и грозили в любом момент лопнуть, как истончившийся натянутый канат.
Однако в нем угадывались и признаки когда-то великого воина. Взгляд черных глаз был суров и неприступен. Белфард всегда думал, что при желании Его Святейшество может заставить признаться в ереси даже невиновного, лишь бы тот отвел этот взгляд. Лицо и руки были испещрены шрамами, а на левой руке отсутствовали два пальца. На поясе не было меча, однако за спиной висела исполинских размеров стальная секира.
Преподобный Серафим поднял голову, и, прищурившись, посмотрел в сторону балкона.
– При всем уважении, Его Святейшество не может нарушать церемонию, – удивленным голосом сказал преподобный. – Выбор всегда делает сам ученик, и никто не в праве выбирать за него.
– Все верно, преподобный, и я не посмел бы нарушать наши обычаи, если бы для этого не было веского повода, – ответил Превосходительство. – Но у меня есть то, что заставит всех присутствующих в этот раз изменить традициям.
– И что же это? – недоуменно спросил преподобный Серафим.
– Послание Матери, – с благоговением произнес Его Святейшество. – Ее Пророчество, которое я хранил три столетия. Последнее Пророчество.
По залу прошел возбужденный ропот. Преподобный Серафим поворачивал голову то вправо, то влево, в поисках поддержки и объяснений со стороны других членов Храмового Совета. Однако там он их не находил. Касий нахмурил брови и не моргая смотрел в сторону Превосходительства. Рука Матвея застыла в вопрошающем жесте, а Иона нервно постукивал себя ладонью по бедру, приняв выжидательную позу.
