«Перестань об этом думать. Твои дурацкие мысли выдают грехи твоей души. Так мне здесь говорят. Я себе противен, черт бы меня побрал, и даже не могу понять почему! И черт бы побрал этот Выбор, который я должен сделать. Почему я вообще должен что-то выбирать?».
В дверь кельи едва слышно постучали. «Дерьмо! Кого нелегкая несет в такую ночь?! Они что, не знают, что мне предстоит утром!». Белфард осторожно подкрался к двери и прислушался. Ответом было полнейшее безмолвие. «Неужели мне почудилось, и эти проклятые тени и изваяния свели меня с ума?». В дверь снова постучали. Вернее, даже не постучали, а как будто поскреблись. Словно по ту сторону в дом просится нагулявшийся кот.
– Кто там? – спросил Белфард.
– Это капеллан Калавий, – донеслось из–за двери. – Не мог ли ты меня впустить? Не хотелось бы, чтобы кто-то доложил Храмовому Совету.
Белфард открыл засов и впустил ночного гостя. Он проскользнул в келью, быстро закрыл дверь и опустился на табурет.
– В Час Одиночества я не должен тебя беспокоить, но такова воля моего сердца, – сказал капеллан. – Я видел много братьев, что находились когда-то на твоем месте, и знаю, в какой шкуре тебе приходится вариться.
Высокий, сутулый и с коротко остриженной с проседью бородой, он смотрел прямо в глаза Белфарда. Про себя Белфард называл его старик, хотя едва ли их возраст был внешне различим. Седина, затронувшая его бороду и волосы, были следствием не старости, а пережитых душевных волнений. Лицо Калавия пыталось выразить дружелюбие, но в нем явно читалось беспокойство. И явное подозрение. Он снял с пояса ножны с клинком и отставил к стене.
«Он знает о моих мыслях. Он всегда видел во мне этот дефект. Дефект неверия. Дефект непонимания. Дефект безразличия. Сегодня утром он отправит меня не выбирать, а прямиком на костер».
Капеллан достал из кармана большой кожаный кисет и начал набивать трубку.
– Ты знаешь, зачем я здесь? – спросил Калавий.
– Нет, Учитель. – нехотя ответил Белфард.
– А знаешь ли ты, зачем здесь ты? – лицо Калавия выражало интерес.
– Я служу Матери и делу Ордена, – отчеканил монах.
– Эти слова я слышу каждый день, – со вздохом произнес капеллан. – Это наши слова. Я хочу услышать твои слова.
Белфард молчал, уставившись на клинок капеллана.
– Ты меня боишься, – проговорил капеллан. – Как и всякий, кто проходил обучение. Я был строг и непреклонен, но завтра ты станешь моим братом. Или не станешь…Выбор за тобой – Кровью или Плотью, но ты сделаешь его.
Белфард продолжал безмолвствовать.
– Твой страх понятен, но он лишний, – говорил Калавий, выпуская густые клубы дыма. – Я пришел поговорить как друг. Впервые. И только с тобой. До сегодняшнего дня я не оказывал никому такой услуги.
– Я ценю это, Учитель, – соврал Белфард. – Но разве это не против правил.
– Против, – глаза капеллана сощурились. – И Свод прямо об этом говорит. Но он так же говорит, что в час нужды всякий брат придет на помощь другому брату. И поэтому я не вижу здесь противоречия. Но Храмовый Совет, конечно, будет иного мнения.
«Он знает. Знает о моих сомнениях. Он сожрет меня с потрохами и не оставит и намека на то, что я когда–то посмел осквернить своими мыслями эти стены».
– Ты необычный молодой человек, – продолжал Калавий. – Чрезвычайно необычный. Беспокойный. Непокорный. И в этом ты отличен от многих. Но я пришел тебя предостеречь. С самого первого дня я бил тебя за вольнодумство. Когда мы скрещивали деревянные мечи на тренировках, ты пытался нападать, а не защищаться, как это делали другие. И я снова тебя за это бил. Ты ходил по ночам, за что я тебя бил. Ел не в меру, за что я опять же тебя бил. Сколько раз я тебя за все это время бил, Белфард?
