– Да, ты это верно подметил, – говорил Григорий, закусывая самогон солёным огурцом и хлебом с луком, – Нюрка наша – тихоня. И хозяйка она добрая. Вон, гляди, как в доме у тебя всё прибрано. Она постаралась?
– Она, она, – кивал в ответ Матвей, наливая очередную стопку.
– Вот и береги её. Где ты ещё такую жену найдёшь? И хозяйка, и послушная, и верная, так ведь? – Гриша, довольный собой, решил, что он очень хорошо всё уладил.
– Так, так, всё верно, – поддакивал ему Матвей, сверкая исподлобья своими чёрными глазами.
Если бы Григорий увидел сейчас взгляд Матвея, он бы понял, что ничего он здесь не уладил, и что ему самому следовало бы остерегаться этого человека. Но он считал Матвея своим другом, и был убеждён, что Матвей думает так же.
4.
В конце весны Лиза принесла в дом радостную новость – она снова была беременна. А к середине осени её мать Поля тоже ждала очередного пополнения.
Шел 1925-й год. Уже три года прошло с тех пор, как Лиза похоронила своего сына Павлушу. Она давно уже не носила траур; сейчас она была матерью двух дочерей, и к зиме ожидала рождение третьего ребёнка. Её сердце было переполнено любовью к своим детям. Но рана в душе от пережитой потери не заживала. Боль притупилась и не причиняла уже столько страданий, но не отпускала совсем. А иногда накатывала полной силой, и тогда Лиза чувствовала себя невыносимо одинокой в целом мире, даже находясь среди близких и дорогих людей. В такие моменты Лиза бежала на кладбище к могилке своего сыночка, и, упав лицом на цветы у изголовья, обняв маленькую гробничку, она горько и громко плакала, долго, пока не отпустит и не полегчает хоть немного. Потом сядет у могилки и разговаривает с Павлушей, будто он рядом сидит и слушает. Наплачется, наговорится, потом попрощается и уходит обратно к живым, к заботам и тревогам о своей семье, и снова окунается в бурлящие будни.
Не забывала Лиза и про отца с матерью, навещала их и братьев-сестёр младших. Особенно любила она большие праздники. Тогда в доме отца собиралась вся семья: приходила она с Гришей и детьми, приходили и младшие Ольга и Саша с семьями и детьми, и самый старший из всех – Николай, которому было уже за тридцать, но он всё ещё не был женат. Дом звенел от гомона детворы. Внуки и маленькие дети Павла и Поли смешивались в одну общую ватагу – душ двенадцать, и куролесили в доме, во дворе – везде. Тут и там был слышен топот детских ножек и гомон детских голосов. А старшие готовили угощение и накрывали большой стол. Когда всё было готово, всё многочисленное семейство садилось за праздничный стол, и праздновало до позднего вечера. Пили, ели, пели песни, веселились. Уже и дети нагуляются, устанут; придут к своим матерям и обсядут их как котята кошку, а самые маленькие заберутся на руки и так и засыпают под общие разговоры да песни.
На такие праздничные застолья Лиза обязательно звала с собой и Нюру – Гришину сестру. Нюра с большой охотой и радостью ходила вместе с Лизой в гости в семью Пахоменко.
– Ты знаешь, в твоём доме среди твоей родни я чувствую себя тоже частью вашей семьи, я ощущаю себя живой, – как-то сказала Нюра Лизе. – Мне у вас так хорошо, так тепло и уютно в твоей семье. Мне так этого не хватает в последние годы. Я сижу дома как затворница, никуда не хожу, никому не нужна.
– Да брось ты, Нюра, – возражала Лиза, – как это, не нужна? Ты очень нужна, мне нужна, всем нам. Тебя все любят.
