– Пятеро, – непонятно к чему говорит прапорщик.
– Что пятеро? – переспрашиваю я.
– «Двухсотых», говорю, пятеро. Ты как думаешь, какого рожна мы отсюда не свалили еще? У нас там, в цеху, человек остался. Их когда в сторону от двери толпой оттерло, он успел на стеллаж залезть. Надо его оттуда вытащить…
По глазам мужика вижу, что если мы откажемся помочь, он пойдет спасать своего подчиненного один. Прямо как есть, с единственным магазином в автомате.
Легонько толкаю кулаком в бедро Антона, все еще стоящего на столе и продолжающего снимать на камеру упырей, задираю голову и вопросительно смотрю на него. Давай, товарищ лейтенант, решай. Кроме тебя тут приказы отдавать некому.
– Слышу, не глухой, – бурчит он, спрыгивая со стола и цепляя камеру назад на шлем. – Он вообще жив еще, боец твой?
– Гена, ты там как, живой?! – кричит прапорщик в сторону цеха.
– Да вроде дышу пока, – доносится оттуда тихий голос. Странный какой-то, будто с полным ртом непрожеванной еды говорит, или язык плохо ворочается, как после наркоза у стоматолога.
– А чувствуешь себя как? – это уже Тисов.
– Фигово чувствую… Они мне предплечье сильно погрызли, и кусок щеки откусили. Я на руку жгут наложил, а вот чего с рожей делать… Кровь не останавливается. И больно – звиздец.
– Ты, Гена, потерпи чутка, мы сейчас чего-нито придумаем и вытаскивать тебя будем. Постарайся поверху поближе к двери перебраться. Только аккуратно, вниз не гробанись. Тебя как зовут? – это он уже лысому старшему прапорщику.
– Владимир.
– Антон. Ну будем знакомы.
Диалог вдруг прерывается гулкими ударами с обратной стороны баррикады, будто кто-то там начал колотить кулаками в столешницу. Хотя, известно кто, – упыри. Два молодых милиционера, что подпирали баррикаду при нашем появлении, как по команде, вскакивают с пола и всем телом наваливаются на стол. Наши, сообразив, что к чему, дружно бросаются на помощь. Понятное дело, никому не охота, чтоб эти твари стол отодвинули и к нам «на огонек» заглянули.
– Оживились, суки, – зло ощерился прапор. – Они, похоже, совсем тупые: нападают, только когда видят или слышат. Пока мы тихо за этой стенкой сидели, они на нас и не реагировали. Поначалу, когда мы только стол перевернули, поколотились, а потом затихли. А теперь вот голоса услышали и опять ломятся.
– Да задолбали вы уже, уроды! – не выдерживает Тимур и, вскочив на стол, снова длинно и нецензурно высказывается по-татарски, а потом всаживает за баррикаду три коротких очереди из своего «Штурма». – Не понял…
– Побереги патроны, парень, – говорит ему прапорщик Вова, – они только на попадание в башку реагируют, когда мозги на стенку, все остальное им по фигу. И стреляй лучше одиночными. Или у тебя боекомплект бесконечный?
Гумаров щелкает предохранителем, переводя автомат на стрельбу одиночными и плотнее вжимает откидной приклад в плечо, стараясь прицелиться поточнее. Пять негромких хлопков выстрелов, бряканье гильз на полу. Удары в столешницу прекращаются. Похоже, наш бравый татарин угомонил самых сообразительных упырей.
– Другое дело! – довольный собою Тимур слезает со стола.
– Так, ладно, Володя, что имеем по этим тварям? – спрашивает Тисов.
– Так, – лысый прапорщик, задумавшись, морщит широкий лоб, – короче, боли эти твари не чувствуют – факт. Ни на какие повреждения, кроме выстрела в голову, не реагируют. Тупые они страшно, вон, за Генкой вверх по стеллажам ни один полезть не сообразил, только внизу толпой собрались, и не очень быстрые. Цепкие, правда, как бультерьеры, если за одежду или руку-ногу ухватил – не оторвешь. И сразу грызть начинают. Да, еще, как дорвутся до жратвы – ни на что больше не реагируют, мы только благодаря этому тут и закрепились. Вроде все.
