– Сейчас, сейчас, – приговаривал он, отталкивая ее руки, чтобы добраться до верха возка. Наконец одежда была отцеплена и Всеслава оказалась в его объятиях.
– Шкатулка, шкатулка там, – лихорадочно пробормотала она, глядя на него выпученными глазами.
Легко, как собачонку, протянул он княжну лежащим у полыньи гридям. Те живо оттащили ее на твердый лед. Дарник оглянулся. Возле лошадей в воде рядом с возницей находились двое гридей, пытаясь вытащить лошадей.
– Держи! – Лежащий на льду Корней протягивал князю древко копья.
– Отойди, сам провалишься, – отмахнулся Дарник и нырнул.
Шкатулку с украшениями он нашел с третьей попытки и, когда достал ее, обнаружил, что полынья от усилий многих спасателей значительно расширилась. Кинув Корнею шкатулку, князь решил выручать себя сам. Бежецкий дядя Ухват когда-то рассказывал, как можно это сделать. Теперь оставалось проверить его совет на деле. Повернувшись к кромке полыньи спиной и сильно оттолкнувшись от возка ногами, Дарник скользнул спиной по льду. Лед потрескивал, но держал. Осторожно перебирая руками и ногами, он на спине отполз пару саженей, перевернулся на живот и легко встал, словно так выбираться из-подо льда для него было самым привычным делом.
Пока гриди доставали возок и разводили большой костер, служанки заботились о своей госпоже по-своему: раздев ее и себя, легли в другом возке под груду одеял и шкур и с двух сторон обогревали княжну своими телами.
– Иди тоже к нам, – позвала Нежана князя.
Дарник не отозвался, быстро переоделся в сухое и плотнее нахлобучил на мокрую голову кунью шапку с наушниками. Как во время холодных ливней, ветров или солнцепека, сказал себе: «Я этого не чувствую», – и в самом деле даже ни разу не дрогнул от холода и не особо спешил идти к костру. С почтением глядя на своего князя, гриди тоже сушились и грелись без обычного жеребячьего рогота.
– Тебя жена зовет, – сообщил Корней.
Всеслава в возке была уже одна, служанок сменили горячие камни, завернутые в холстину.
– Я же говорила, что пять дней у меня будут очень опасными, – не глядя ему в глаза, сказала она. – Ты и шкатулку достал?
– Достал.
– Я уже вся согрелась. Тут у меня тепло. Не хочешь погреться? – несмело предложила она.
Довольное настроение Дарника вмиг улетучилось. Ему, как купцу на торжище, собственная жена предлагала себя в качестве награды за то, что он отцепил ее шубку от возка, да еще и шкатулку спас. Если бы она перевела свои слова в какую-либо игру, попросила поправить ей подушки, захотела рассмотреть порванное место на его одежде, вытерла бы несуществующую копоть с его лица и при этом игриво дотронулась до него, весело крутнулась, вынуждая на ответное баловство, – все могло пойти совсем иначе. Тогда бы это выглядело порывом, заманиванием, не откликнуться на которые было просто невозможно. А уж после этого их отношения, без сомнения, стали бы гораздо более доверительными и близкими.
– Мне еще распорядиться надо, – ответил он и отошел, твердо решив про себя, что во всю дорогу не притронется к ней.
Но у юношеских клятв свои законы, той же ночью он ночевал с княжной в одном из селищ в натопленной горнице и ругал себя за свою слабохарактерность: дал слово не касаться, а и касался, и обнимал, да еще с большим пылом, чем раньше. Одно лишь утешало его: они все так же не баловали друг друга ласковыми словами и прозвищами, значит, их любовь по-прежнему неполная и холодная.
