Пища вся была тяжёлая, калорийная, но ела я просто непрерывно, хоть и не слишком большими порциями – голод затихал только на время еды, просыпалась я всегда оголодавшей. Она же, тётя Рима, на третий день завела разговор:
— Луночка, ты бы подумала, детка, может – ну его, этот дом? Ведь как себя извела!
— Я просто не знаю, что мне делать.
Она вздохнула, погладила меня по голове маленькой пухлой рукой и сказала:
— Я б тебя забрала хоть сейчас. Чай, не объела бы! Может, перейдёшь к нам? Места хватит, лучше уж здесь, на выселке, чем так-то…
Я уже знала, что они не единожды приглашали девочку перебраться к ним, но Алуна всегда отказывалась, не желая оставлять дом мачехе. Я не испытывала к этому дому привязанности, но ведь и на шее у них сидеть тоже нельзя! Я отрицательно потрясла головой:
— Нет, тётя Рима, не пойду.
Она только вздохнула на мой отказ.
— И то верно. Это мы с Ангусом тут привыкли бирюками, без людей да без разговоров. А тебе, вестимо, скучно станет.
— Не в скуке дело. А только сидеть у вас на шее я не стану. Лучше уж в город подамся.
— И то дело!
Почему-то мои слова её очень обрадовали. Она согласно закивала головой, поддерживая моё решение. Выскочила из дома, и я услышала, как она зовёт Ангуса с огорода. Он вошёл, стряхивая воду с вымытых рук, неторопливо вытер их полотенцем и сел на табуретку напротив. Тётя Рима пристроилась рядышком, на небольшой лавке.
— Надумала, значит? Ну, оно и к лучшему. Надо порешать, как всё по уму сделать, чтобы не вернули тебя. В городе, оно, конечно, тоже не мёд, но там хоть работу найдёшь какую. Сперва – учеником, потом, глядишь, и мастерицей станешь. Сказывают, что швей не хватает всегда, да и вышивальщиц охотно берут. Не все могут руками-то. Это ж сколько терпения нужно – хоть бы вот рубаху сшить! Раньше-то, конечно, с магией проще было. Ну, что уж теперь вспоминать… Не все ведь в войну разорились, кто-то и нажиться успел.
Разумеется, я не могла сказать, что прилично умею вязать. Да и не знала, какая здесь пряжа, какие нитки бывают, но была уверена – на кусок хлеба я себе заработаю. Не потребуется вязание – да хоть на кухню пойду работать. И готовить могу, и посуду мыть. Главное, не жить в этой давящей атмосфере зависти и ненависти.
К сожалению, по местным законам мачеха была моим опекуном. Нравится мне или нет, а выкупиться из опеки я могу только переписав свою часть дома на неё. Тогда получу от неё официальное разрешение работать в городе. До двадцати четырёх лет я несовершеннолетняя. Именно из-за наличия Силы. У кого нет магии даже капли, те несовершеннолетними считаются до двадцати восьми лет. Если честно, это было одно из самых поразительных отличий от моего мира. Даже без Силы люди здесь жили почти до двухсот лет.
Возможно, именно поэтому некоторые рассуждения Литы показались мне несколько детскими – она и была ребёнком. Так же, как и прежняя Алуна. Вот только я-то – давным-давно уже взрослый человек. И жить четыре года в атмосфере ненависти – слишком высокая плата за половину сельского дома. Но и просто так я его не отдам – мне нужно на что-то жить первое время в городе, платить за крышу над головой, за питание, да за всё.
А ещё, когда я ходила в туалет в ту самую, обычную дачную будочку в конце огорода, я узнала о себе интересную вещь. Дорожка, выстеленная деревянными спилами, проходила мимо кустов крыжовника. Может дождём, а может и ветром сломило ветку, и она нависала над дорожкой. Обычная ветка, с мелкими белыми цветочками и влажными после дождя листьями.
