— Я не влюблена, — я вся сжимаюсь под цепким взглядом колдуна и поскрипываю зубами от негодования.
Знаю, что лгать забитому чернилами подлецу нет смысла, но я сама себе не хочу признаваться, что все эти дни только и ждала, когда кто-нибудь из моих “хозяев” заглянет в гости.
— Твои просыпающиеся чувства прекрасны, Рыжая. Мне и Карну они невероятно льстят, но это будет слишком жестоко наслаждаться твоей безответной любовью, — Агатес слабо улыбается. — И как фамильяру, они тебе только навредят.
Отворачиваюсь и закрываю глаза, чтобы не видеть лица жестокого мудака. Не хватало мне еще расплакаться перед ним.
— Я совсем никому из вас не симпатична, как личность? Вы во мне видите лишь кусок мяса? — подрагивающим голосом спрашиваю я.
— Если бы мы не видели в тебе человека, — едва слышно отвечает Агатес, — то проигнорировали глас рока, Рыжая. Не явись мы тогда в кафе, в котором ты клевала носом за ноутбуком, ты бы зачахла, сделка бы закрылась и жизнь пошла бы своим чередом. Видишь ли, мы действительно пожалели тех остолопов, которые хотели детей, но такие просьбы обычно обходятся очень дорого, и Карн схитрил, положившись на волю случая. Он не думал тогда, что лес будет уничтожен, а на его месте разрастется город, в который вздумает приехать девочка-потомок его просителей на учебу. Источник учуял в тебе отголосок сделки, запустил необратимый процесс. Выбери ты любой другой город, ты бы сейчас жила и не знала ни о Лесном Боге, ни о Колдуне.
— Так это я виновата? — возмущенно охаю.
— Нет, Рыжая. Виноваты Карн и я, — Агатес цокает. — Тогда мы были очень самоуверенны и опьянены силой и властью. Это мы посмели пойти против судьбы двух бесплодных смертных.
— Но страдаю я, — горько усмехаюсь и закрываю лицо рукой.
— Твоя служба может быть не обременена обидами, ревностью и болью, — Агатес мягко отрывает ладонь от моего лица и заглядывает в глаза. — Мы можем наслаждаться друг другом без чувств…
Наотмашь леплю колдуну звонкую пощечину и толкаю его в грудь:
— Я тебе не животное, чтобы жить без чувств и эмоций! Да и откуда мне знать, что ты, мерзавец, не налажаешь? Высосешь вместе с моей влюбленностью чего-нибудь лишнего, а потом опять мне разгребать? Хочу и буду страдать от безответной любви, ясно?! Это мое право плакать в подушку! Урод чернильный! Засунь себе горный хрусталь в жопу и сядь за стол! Такими темпами я тебя и твоего рогатого дружка возненавижу и утоплю в Источнике, чтобы вы, мрази, наконец, воссоединились со своими любимками на том свете и сношали им мозги, а не мне!
Агатес открывает рот, чтобы утихомирить меня, и я рявкаю:
— Сядь и жди ужина! Иначе я тебе в глотку сырого фарша затолкаю!
Колдун пятится и бесшумно усаживается за стол, и Чуба на потолке что-то ехидно скрипит на своем паучьем языке. Парень вскидывает голову и зло хмурится, поджимая губы. Прежде чем вернуться к готовке, я выхватываю стекляшку из пальцев гостя, кидаю на стол и под возмущенный вздох давлю ее сковородой.
— Это ведь был артефакт…
— А могла была быть твоя голова, — я зло трясу увесистой сковородой перед колдуном.
Чуба спрыгивает на столешницу и с хрустом подъедает хрустальную крошку. Пока леплю мясные шарики, меня так и подмывает разрыдаться от обиды и жалости к себе, но татуированный урод не дождется моих слез. Не буду я плакать из-за старого колдуна.
— Приятного! — шиплю я и буквального швыряю на стол тарелку с фрикадельками и приборы. — Кушай, не обляпайся!
