Доктор мучился со мной еще три недели, потом гипс сняли и меня сдали на руки физиологам и психологам. Диагноз поставили быстро, шок после аварии. Как не странно, но попытки общения со мной все таки принесли результат. Мое молчание было недолгим, а что я мог сказать? Что сожалею? Что это исправит? Оказалось, что Алексей Михайлович Камышин остался сиротой в аварии, унесшей жизни его родителей. Его везли в скорой, даже не надеясь на удачу. Водитель потом приходил, каялся и просил простить что перевернул скорую… В чем мне его прощать? Что дал шанс одному, отняв его у другого? Раз так случилось, значит так распорядилась судьба. Значит мне теперь придется жить за двоих. Да! Я совершил самое страшное преступление, но готов искупить!!! Я готов искупить содеянное, в этом теперь смысл моего существования. С Плюхиным разберусь позже, сейчас надо отдать долги семье мальчика. Воплотить их мечты о своем сыне…
Осталось убедить окружающих в своей способности жить дальше. Тесты физические и психологов, общение с юристами, все для одной цели, остаться наконец одному и определиться, что делать дальше. Похороны прошли без моего участия, имуществом и деньгами распоряжались приставы, выделенные государством. Они же оформили новые документы и встретили при выписке из больницы. Все таки иметь достаточно крупный счет в банке приятно, заодно избавляет от мелких проблем. Сняв печати с квартиры, вошел. В памяти мелькали отрывки из детства Алексея, вот здесь ставили елку, вот здесь карандашом ставили метки, рост отмечали. Я ходил по комнатам, касаясь чужих и в то же время своих вещей, вызывая все новые и новые воспоминания.
Леша был мягким, домашним. Отличник в лицее, любимец матери и разочарование отца. Семья инженера путейца не бедствовала, собственная квартира в доходном доме, мобиль, приняты в доме градоначальника, хорошие перспективы… Леша сдал экзамены в Михайловское училище, тут видна рука отца, его желание сделать из мягкого теленка бойца. Что же, значит Михайловское, долг надо отдавать.
Построение на плацу перед строем юнкеров под крики родственников. Толпа четырнадцатилетних оболтусов со страхом взирает на четкое построение напротив. Юнкера стоят молча, с презрением взирая на суетливых… возможно будущих товарищей. Звучит команда, вновь поступившие постепенно замолкают, только еще доносятся голоса родственников. Над плацем звенит горн, труба выводит сигнал к выносу знамени, юнкера вытягиваются еще больше, поступившие стоят как могут и только открытые рты отмечают движение знамени. Я стою в третьем ряду, ростом не вышел для передних рядов, но так даже лучше, меньше внимания. Речь генерал-лейтенанта скупа, слова падают как будто сваи забивает. Честь, гордость, слава Русского оружия… Все правильно, все так, пусть слышал подобное не раз, но все равно в сердце горит гордость за то что и я получил подобную честь. Юнкера маршируют мимо новеньких, печатая шаг и звеня значками. Потом и нас пытаются вести в ногу, эх, фельдфебелей бы сюда, быстро бы порядок навели!
Следующее построение уже перед дортуаром, назначаются дневальные и дежурные, распределяются койки. Быстро раскладываю вещи в тумбочке и присматриваюсь к соседям. Ближайшие года мы все будем делать вместе, есть, спать, бегать и даже сидеть на толчке, так что присматриваемся. Снова построение, теперь на первое занятие, так называемое придание формы. Думал что здесь будет как во всех военных частях, шуточки с размерами и расцветкой белья, но все было очень строго. Четыре офицера внимательно следили за снятием мерок и переодеванием. Форма без погон и нашивок, интересно, почему? Всех проверили и объявили построение, снова строем маршируем куда-то. Строевые занятия, прием пищи, снова строевая. После вечерней поверки офицеры исчезли и в расположении появились юнкера. Три шеврона, это что, третий курс?
