Кэсси, а вдруг они заставят тебя делать ужасные вещи? То, чего ты делать не хочешь?
Это просто смешно. Ничего подобного не случится.
С чего ты взяла?
С того, что Матильда хорошо ко мне отнеслась. Разглядела мое одиночество и не смеялась над ним. Она посеяла во мне надежду, что это состояние временное – быть может, даже излечимое.
Если ты так одинока, то почему не ходишь по барам, как делают все?
Потому что боюсь.
Боишься? А этого не боишься?
– Еще как, если честно! – пробормотала я вслух.
– Кэсси? Это вы?
Повернувшись, я увидела Матильду собственной персоной. Она озабоченно морщила лоб. В одной руке она держала пластиковый пакет, в другой – букет гладиолусов.
– С вами все в порядке? Долго искали?
Я пребывала в прострации, держась за кованую железную калитку и пытаясь не то опереться, не то остаться на месте.
– Ох, боже мой. Привет. Да. Нет. Боюсь, я пришла чуть раньше. Хотела где-нибудь пересидеть.
– На самом деле вы как раз вовремя. Идемте, выпьем чего-нибудь холодного. Сегодня жарко.
Выбора больше не было. Поворачивать поздно. Все, что оставалось, это проследовать с ней за калитку. Матильда уже набирала мудреный код. Бросив взгляд на Третью улицу, я увидела, как Пять Лет смываются прочь без оглядки.
Матильда провела меня через внутренний двор, заросший плющом и деревьями. Мой рассудок все жался ко мне, как малыш к маминой юбке. Мы направились к красной двери старомодного белого коуч-центра, который стоял слева от массивного особняка и едва был виден с улицы. У меня закружилась голова.
– Стойте. Подождите. Не знаю, Матильда, смогу ли я.
– Сможете – что, Кэсси? – Она повернула ко мне лицо – в окружении цветов, красные волосы среди красного.
– То самое – не знаю что, все равно.
Матильда рассмеялась:
– А почему не узнать сначала, что это, а уж потом решать?
Я стояла столбом, ладони ужасно вспотели. Я сдерживалась, чтобы не вытереть их о платье.
– Вы сможете отказаться, Кэсси. Я только предлагаю. Ну, готовы?
Ей, похоже, не то чтобы не терпелось – скорее, она была озадачена.
– Да, – сказала я, и это была правда.
Хватит увиливать. Противившемуся рассудку я велела заткнуться – вернее, открыться.
Матильда устремилась вперед. Я пошла следом. Не в силах удержаться, я оглядывалась на оплетенный плющом особняк и пышный сад. Апрель в Новом Орлеане – это месяц буйного цветения. Магнолии расцветали буквально за ночь. Казалось, будто они разом надевали узорные купальные шапочки эпохи 1950-х. Но такого сочного, кипящего жизнью зеленого сада я прежде не видела.
– Кто здесь живет? – спросила я.
– Это Особняк. Вход только для членов.
Я насчитала дюжину мансардных окон, прикрытых витыми решетками, похожими на кружевные челки. Башенку венчала белая зубчатая корона. Здание, хотя и сплошь белое, казалось жутким, как будто было населено призраками, – возможно, впрочем, что весьма привлекательными.
Когда мы достигли коуч-центра, Матильда набрала еще один код, большая красная дверь распахнулась, впустив нас внутрь. В лицо мне ударил поток холодного воздуха: работал кондиционер. Если снаружи дом выглядел неприметной глыбой, то обустроен он был в духе минимализма середины века. Окна были маленькие, зато стены – высокие, белые. Кое-где висели большие, от потолка до пола, абстрактные полотна – ярко-красный и розовый фон с желтыми и синими крапинами. На подоконниках горели чайные свечи, как в дорогом спа-салоне. Я расслабила напрягшиеся плечи, решив, что в столь чистом, нетронутом месте не может быть зла. Через комнату виднелись массивные двери футов в десять высотой. Молодая женщина с короткими черными волосами и в темных очках в толстой оправе встала из-за стола, приветствуя Матильду.
