Мы с мужем обычно гуляем по утрам. Или вечерам. Иногда ночью даже, если накатит. Лес у нас рядом. Каждый раз во время прогулки, когда мы шли мимо реки, мы наблюдали за огромной собачиной, кавказской овчаркой, привязанной к дереву на берегу. Хозяин почему-то держал ее в будке, и было непонятно с какой целью: охранять там было нечего.
Цепь была толщиной с мою руку. Для мужской руки толщина маловата, для цепи – многовато. Грозный рык собаки наводил на меня дикий ужас, и хлипкий мостик через речку я проскакивала в два прыжка, предпочитая упасть в воду, чем попасть собаке в зубы. Пару раз я видела, как она грызет мосел, в душе я подозревала, что человечий. Когда эта собака вылезала из своей будки, таща за собой цепь весом в тонну, и оглушительно лаяла, я смотрела на эту свалявшуюся гору шерсти и мечтала оказаться подальше от этого места. Вверх на пригорок я взлетала со скоростью олимпийского чемпиона от ужаса, что она оборвет цепь и меня съест. Это не потому, что я такая спортсменка. Как раз я именно «не такая спортсменка».
Вы замечали, наверняка, что у реки всегда по утрам и вечерам туман клубится, жутковатенько так. Антураж был достоин «Собаки Баскервилей». Овсянка, сэр!
Зрение у меня не ахти, всего-то минус 6, но однажды мне показалось с расстояния полукилометра, что собака посмотрела мне в глаза. Я ощутила внутри нечеловеческую тоску. Собака была очень несчастна.
Я пристала к мужу. Меня не интересовало, что это была чужая собака и имела хозяина. Я желала забрать ее, я даже была готова, чтобы муж украл эту собаку.
