– Наташа, – Сергей запнулся. Все фразы, что он собирался сказать, внезапно вылетели из памяти и кружились в голове бессмысленными рваными обрывками. – Наташа…
Бледные губки дрогнули.
– Зачем пришёл? Я сказала, что не хочу тебя больше видеть.
И от этого спокойного равнодушного голоса в душе Сергея вновь вспыхнула яркая горячая обида.
– Наташа! Мы должны поговорить! Так не может больше продолжаться!
– Я уже всё сказала.
– Ты не понимаешь. Мы – одна семья. Я люблю тебя.
– Ты никогда никого не любил. Когда меня не станет – я хочу, чтобы мама развелась с тобой.
– Что ты говоришь, доченька?!
– Ты мне омерзителен. А мама – святая. Никто бы не смог терпеть такое унижение, ложь и постоянные измены. Уходи. И не приходи больше.
– Наташа! – Сергей рванулся к ней, но та швырнула в него книгу.
– Убирайся!
Дронов поплёлся к двери. На пороге остановился и, не глядя на дочь, проговорил:
– Мамы больше нет. Она погибла. Завтра похороны.
Реакция дочери напугала его. Такого исступлённого глубинного звериного рыка он не ожидал.
Наташа сидела на кровати и выла. Слёзы ручьями сбегали по скуластому пергаментному личику, губы кривились, тело сотрясала дрожь.
– Ты врёшь! Ты всё врёшь! Ты нарочно… Ты виноват!
– Наташенька…
Дочь вскочила, подбежала к нему и заколотила по груди костистыми кулачками:
– Сволочь! Гадина! Ты убил её! Мерзавец!
Дронов опешил.
– Её сбила машина…
– Убийца! Убийца! Убийца!
Силы покинули больную, она опустилась на колени и тяжело задышала. Голос стал хриплым.
– Ненавижу тебя… Проклинаю…
Сергей сам не заметил, когда из его глаз хлынули слёзы. Он всхлипывал, обнимал дочь и причитал:
– Прости меня, Наташенька, прости. Умоляю тебя!
Дочь высвободилась из его объятий. Синие глаза метнули молнии.
– Я никогда не прощу тебя! Никогда!
А потом её тело выгнулось дугой, рот свело судорогой, и она забилась на полу, как вытащенная на берег рыба.
Сергей с ужасом смотрел на неё, затем опомнился, выскочил из палаты и завопил:
– Врача! Скорее!
– Что случилось? – дежурная медсестра недовольно нахмурилась.
– Что ты сидишь, дура! Врача быстрее! Заведующему звони!
– У Вардана Оганесовича сегодня выходной!
– Быстрее, сука! Кого-нибудь!
Дронов метался по коридору, кричал, матерился. Прибежавший охранник что-то втолковывал ему, предлагал успокоиться, потом куда-то тащил. Сергей вырывался, перемежал матерную брань всхлипываниями, и обречённо замолчал, лишь когда в палату к Наташе быстрым шагом вошёл врач, следом семенила медсестра, неся в металлическом лотке шприц.
Ожидание показалось вечностью. Наконец палатная дверь открылась. Врач выглядел усталым и раздражённым.
– Хочу напомнить вам, Сергей Анатольевич, что вы находитесь в отделении для терминальных больных. Им нужен покой. Вы своими криками взбаламутили всех. Нельзя так себя вести. Вы всё же мужчина, а не истеричная дама.
– Простите, – промямлил Дронов. Он никак не мог вспомнить имя-отчество доктора. – Я испугался. У Наташи был приступ, и я подумал…
– А что вы, собственно, хотели? Я уже говорил вашей супруге, что болезнь прогрессирует и нужно готовиться.
– Готовиться к чему?
– Больная угасает. Я не знаю, сколько ей осталось. Но вы должны быть готовы. Криками здесь не поможешь. Потому попрошу вас на будущее сдерживать эмоции. Всего хорошего, – врач круто развернулся и быстрым шагом пошёл прочь.
Дронов почувствовал, как ослабели ноги. Увидел в конце коридора узкий топчан и поплёлся к нему. Не сел, а упал. Тяжело перевёл дух. «Как всё глупо вышло. Действительно, орал как базарная баба, а Наташа… Зачем она сказала, что никогда не простит? Неужели она умрёт и будет считать его мерзавцем? Как после этого жить? Или порвать этот клубок горестей одним махом? Самому уйти в вечность? Раз – и всё! Никаких мыслей, переживаний, терзаний».
