– Отдохни, а я за пивком сбегаю, что-то совсем силы кончаются…
И побежал, я и сказать ему ничего не успел. Ну, сел я в уголок, закурил, и вдруг слышу шаги. Кто-то подошел к могиле. И вижу я, как на край могилы села юная девушка. Голая… Вижу я ее в каком-то непонятном ореоле света. Ноги в могилу свесила, волосы золотистые до колен, она ими свои девичьи прелести прикрыла. И говорит она мне: «Дяденька, зачем же ты мой дом разорил? Где я теперь век свой коротать буду?» А у меня язык к небу прилип, ничего и ответить ей не могу. А тут луч света метнулся, это друг мой вернулся, фонариком посветил. Девушка вскочила и исчезла, а он от меня и слова добиться не мог. Вытащил еле-еле, увидел, что я весь седой. Вызвал «Скорую помощь», увезли меня сначала в приличную больницу, потом в дурку, решили, что я умом повредился. Жена на развод подала, не захотела с дураком жить, да и невозможно это было, я в каждой светловолосой девушке все свою покойницу искал. Зачем? Не знаю. А потом вот инвалидность получил и уехал сюда. Здесь мне спокойно…
Возвращались мы с Женей без шуток и без смеха, погруженные в свои размышления о превратностях судьбы, о том, сколь тонка стенка между тем и этим миром, сколь хрупка человеческая психика. Ведь вот, вроде, здоровый наш Отшельник, но его вера в то, что девушка в самом деле была, не привиделась и не приснилась, наводит на грустные мысли.
Глухая ревность мучит нас
Раису хоронили скромно, пышные похороны устраивать оказалось некому. Но процессия протянулась от одного конца деревни до другого, выползли даже девяностолетние старухи, так поразила всех в самое сердце эта безвременная кончина молодой красивой женщины. За околицей, где машина обычно останавливается, чтобы положить венки и кинуть вслед прощальную горсть песка, бабка Паня шептала безгодовой Ошмелихе:
– Говорят, Славке-то высшую меру дадут… Расстреляют, что ли? Так ему, паразиту, и надо, целую семью погубил…
Ошмелиха, у которой зять, внучкин муж, работает в полиции, и которая более остальных деревенских старух подкована в юридических тонкостях, машет:
– Не зуди, чего не знаешь… Не расстреливают теперича… Нет такого права…
– Отвертится что ли? Свят, свят…
– Не отвертится, прокурор пожизненный срок просить будет, так никто ведь и не знает, что лучше, на раз или маяться столько годов… Бедная Семеновна, убивается дни и ночи, видишь, даже на похороны не пришла, сын ведь, все равно жалко, хоть и убивец…
– Говорят, она в больницу уехала, мать-то Райкина жива еще, в реанимации, но, говорят, что не выживет, какие-то жизненно-важные органы задел, вот ведь как неловко, мог бы попугать, а он сразу с дури-то ее первую и захотел порешить…
– Так ведь сама виновата, не надо было вмешиваться в их жизнь, Райка терпела и терпела, а она приехала, так живо распорядилась, сказала Райке, что это не муж, а чудовище…
– А Ленька-то, Ленька-то, жить будет? Ты слыхала чего-нибудь?
– Да как не слыхать-то, зять приехал с дежурства, так печатал дочке, что будет Ленька жить, но в инвалидной коляске и с головой не все в порядке, нерв какой-то перерезал, вот гад, парнишку-то жить бы и жить… А каково ему теперь без матери-то?
Давно уже уехала машина с покойницей, начал расходиться народ, а старухи, сцепившись языками, все не могли угомониться. Да и то правильно, когда еще доведется встретиться, годики-то немалые, живут по разным концам деревни, только вот по такому важному поводу и решаются выползать на улицу и совершать такие дальние путешествия. Просигналила полицейская машина и, высунувшийся из кабины паренек в форме, скомандовал:
