Ну а утром проснулась от необъяснимого чувства тревоги и тут же услышала странное горловое урчание, словно бы кошачье, но на вдохе, а не выдохе.
– Ур-р? – немного более настойчиво повторила Ефросинья.
– Фроська? Ты чего это, а? – проснулся и Степан. – А ну брось мне дурака валять!
Судя по голосу, конюх тоже почуял неладное. Иначе с чего бы вдруг дюжий молодой парень с косой саженью в плечах, легко останавливавший паникующего коня, вдруг заговорил так испуганно.
– Ур-р. У-ур-р! – радостно сообщила ему Ефросинья и оскалилась.
– Фрось, болит что-то? – сглотнув, сумел выдавить из себя конюх. – Может, приболела? Ты только скажи, а я уж придумаю, как помочь…
Но горничной помощь уже не была нужна. Заурчав ещё громче, она вскинула руки с растопыренными пальцами и помчалась на Степана.
– Фрося, голубка мо… А-а-а! – только и успел выдать конюх до того, как то, что ещё недавно было Ефросиньей, вцепилось зубами ему в горло.
Ольгу Анваровну охватил непередаваемый ужас. Громко завизжав, она вскочила и, забыв о ноющих ногах, бросилась прочь.
Что ещё она могла сделать? Графиня сначала была украшением отцовского дома, потом стала собственностью и игрушкой мужниного. Добрым девицам не полагалось уметь себя защищать, их уделом было хозяйство да вышивка. Жене графа тем более не к лицу было интересоваться опасностями мира, что начинался за пределами поместий. Поэтому что делать в такой ситуации, Ольга Анваровна понятия не имела совершенно. Всё, что она могла так это бежать, сломя голову. Просто бежать, подхватив повыше мешающиеся юбки и не разбирая дороги.
Но сил у графини было немного, да и те закончились уже вчера, так что далеко убежать не вышло. И на обрывистом берегу широкой полноводной реки с Ольгой Анваровной, наконец, произошло то, что удивительнейшим образом не случилось раньше. Графиня зацепилась за выступающий корень и всё-таки потянула лодыжку и с криком полетела с обрыва в реку.
Вода оказалась ледяной. Плавать Ольгу никто не учил, так что графиня, рухнув в неё, сразу погрузилась с головой. В панике замолотила руками в попытке всплыть. И даже смогла приподнять голову и сделать крохотный вдох прежде, чем река снова сомкнулась над ней.
До слуха графини во время этого короткого мига снова донеслось урчание Ефросиньи, намного более близкое, чем ожидалось. А затем течение понесло графиню вдаль.
Умирать, едва только обретя свободу, было обидно до слёз. И именно в этот момент во всегда благоразумной и почти всю жизнь послушной Оленьке, наконец, проснулся характер, истребить который, как оказалось, не смогло ни воспитание, ни годы подчинения сначала отцу, а потом и мужу-тирану. И графиня, вопреки усталости, вопреки страху, вопреки всему принялась бороться.
Отчаяние придавало сил. Ольга била руками по воде, выныривала на долю секунды, чтоб сделать коротки судорожный вдох. Платье отяжелело и тянуло её ко дну, в голове мутилось от недостатка кислорода, сознание то и дело пыталось уплыть за горизонт разума. Но всё же эти попытки позволяли прожить ещё немного, пусть даже жизнь эта была мучительной, как никогда.
Ольге Анваровне повезло. В один прекрасный момент она нащупала руками нечто длинное и шершавое, вцепилась в него, словно рак, подтянулась, и окончательно вынырнула. Кашляя, легла грудью на неожиданный предмет и минут пять просто хрипло дышала. Потом, наконец, огляделась и поняла, что наткнулась на дрейфующее по течению гнилое бревно. Под кем-нибудь тяжёлым эта трухлявая деревяшка наверняка ушла бы под воду, но в Ольге веса было всего ничего, так что бревно выдержало его вполне уверенно.
