– Я сообщил маме, что меня повысили, – тем временем рассказывает Том. Ему тридцать лет, и последний год он проходит психотерапию, чтобы смириться с нарциссизмом собственной матери.
– Как все прошло? – интересуюсь я.
– Она, как обычно, перевела разговор на себя. Едва дала понять, что вообще меня услышала, а потом спросила, знаю ли я, что на следующей неделе она собралась в Седону.
Он говорит о своей матери, а я ничего не могу с собой поделать и думаю о своей. Если мама до сих пор жива и действительно бросила нас с отцом двадцать шесть лет назад, это тоже вполне себе нарциссизм.
Неужели она действительно не умерла?
– Хорошая новость в том, что я и не ожидал от нее другой реакции, – продолжает Том. – У меня в голове будто щелкнуло во время предыдущего сеанса, когда вы предложили мне подумать о ее нарциссизме как о неизменной черте, ну вроде цвета глаз например. Это помогло мне не расстроиться из-за маминого отклика…
Он прерывается, потому что на письменном столе начинает жужжать мой мобильный телефон. Обычно, прежде чем начать сеанс, я перевожу его в беззвучный режим, но сегодня утром столько всего случилось, что я просто забыла об этом.
Аппарат жужжит снова, и снова, и снова – не переставая.
– Извините, – говорю я, – забыла выключить трубку. Прошу прощения.
Когда я беру телефон в руки, на экране появляется очередное сообщение вдобавок к тем, которые уже там были:
ЛГИ
ЛГИ
ЛГИ
ЛГИ
ЛГИ
ЛГИ
ЛГИ
ЛГИ
ЛГИ
ЛГИ
ЛГИ
ЛГИ
«Лги»? Ладони мгновенно покрываются липкой пленкой панического пота. Кто шлет мне эти сообщения? Номера отправителя нет в памяти телефона.
«Кто это?» – набираю я, но на экране появляется надпись: «Невозможно доставить сообщение».
– У вас лампочка горит, – говорит Том, показывая на светящийся индикатор у двери. Это означает, что явился следующий пациент, хотя очередной прием должен начаться лишь через сорок минут. – Вы назначили кого-то на то же время? – хмурится Том.
– Извините, – говорю я, – наверное, возникла путаница с расписанием. Сейчас вернусь.
Я выхожу из кабинета, и на душе у меня царит смятение из-за непонятных сообщений и горящих лампочек. В приемной в полном одиночестве стоит полицейский.
– Вы доктор Беннет? – спрашивает он у меня.
Сердце колотится так, будто я сделала что-то плохое, хотя я вообще ничего не делала.
– Да, – признаю я.
– Детектив Томпсон, – представляется он, демонстрируя служебный жетон. – Найдется минутка?
– У меня идет прием.
– Это важно, – настаивает он. – Судя по уличной камере видеонаблюдения, кроме уборщиков в это здание сегодня до семи утра вошли всего два человека. Один из них – вы, а другой – молодая женщина в бейсболке…
Он пришел из-за псевдопациентки?
– Вы с ней встречались? – с нажимом спрашивает детектив, удерживая мой взгляд.
«Лги», – призывали сообщения.
Может, их прислала моя незнакомка? И что она имеет в виду? О чем именно я должна соврать полицейскому? О том, что она сюда приходила, или о ее словах про мою маму, или нужно отрицать и то и другое? Но как она вообще могла узнать о визите детектива?
– Мне нужно знать, о чем вы говорили, – настаивает он.
Какая-то часть меня хочет выложить всю правду. Дескать, фальшивая пациентка сказала, что моя мама жива, и не мог бы он проверить, существует ли рапорт об инциденте с наездом, во время которого она погибла, раз уж Фрэнк признал, что в глаза не видел ее тела. Но я напоминаю себе, что незнакомка велела не связываться с властями – это якобы может навлечь на маму еще большую опасность. Если, конечно, она и впрямь жива.
