Рядом с Ханной, мечтательно вперившись куда-то вдаль, стоит высокая девушка с аккуратно заплетенными в две короткие косы каштановыми волосами. Я скольжу взглядом по простой рубахе с незатейливым узором у ворота и на рукавах, по сарафану, из-под подола которого выглядывает край кожаной сандалии.
Не красавица – бледновата, запястья тонкие, как у мальчишки, а таз наоборот, широковат – хотя в сарафане трудно оценить наверняка.
Но осанка хороша, и лицо приятное. Хочется посмотреть еще раз, и обязательно, чтобы улыбнулась и опустила ресницы.
– Кто это, Ханна? – спрашиваю я, прищурившись, чтобы понять, кажется ли мне или волосы девушки и впрямь на солнце отливают бронзой? – И какого дьевона она тут делает?
– Это Исабель, дочь Мелеха, – отвечает Ханна степенно и неодобрительно смотрит на меня.
Ну да, все слуги в курсе того, что сказала мне мать Азарии, но я давно перестал надеяться на спасение и чудо. По крайней мере, в том виде, в каком его ждут.
– Я пришла извиниться за своего отца и сказать, что он все еще болеет, – разжимает губы Исабель.
И переводит взгляд на меня. Глаза у нее темно-карие, с золотыми крапинками на радужке. И понять, о чем она думает – невозможно.
Непроницаемость этого взгляда имеет что-то родственное с бездной, в которую я падаю последние годы, и я невольно делаю шаг вперед.
Розами от Исабель не пахнет, козами, к счастью, тоже.
– И долго он собирается болеть? – спрашиваю я, размышляя, сколько еще смогу обходиться без общества человека, готового сносить мои придирки, жалобы, приступы злости и нытье и маскировать все это обязанностями камердинера. Так сложилось. Сперва моим спасательным кругом, в который я мог выплеснуть всю боль и ярость, был Марел. Его участие и невозмутимость уберегли прочих от моего дурного настроения и безумия и немало поспособствовали тому, чтобы они продолжили работать в доме. Мелех отдувается теперь вместо Марела, зато и жалование у него выше. Конечно, прошли те времена, когда я вообще не мог оставаться один. Да и теперь в доме постоянно торчит Ленно. Но это не то, совсем не то. Мне нужно, чтобы мне не просто отвечали, а чтобы меня слышали. Не выполняли приказы, не получали монеты, а были рядом. Мелех справляется в разы хуже Марела, но граница между мной и безумием еще недавно была слишком близко, чтобы я мог привередничать. Хотя бы так. Хотя бы немного. А теперь, Мелех лишил меня и этого. И что, эта девчонка так спокойно говорит мне, что он неизвестно сколько не придет?!
Исабель разглядывала облака, плывущие над сгоревшим крылом дома. Само крыло, конечно, было намного интереснее: увитое дикими виноградом, как и остальные стены дома, приютившее птичьи гнезда, оскалившееся разрушенной кладкой и балками. Но тяжело фантазировать о том, каким поместье было до пожара, если за твоей спиной сердито сопит провожатая.
– Кто это, Ханна? – раздался резкий недовольный голос слева. Исабель вздрогнула. Замечтавшись, она и не услышала, как подошел хозяин поместья, а в том, что голос принадлежал Винсенту девушка и не сомневалась. – И какого дьевона она тут делает?
Ханна что-то ответила, а Исабель, сделав глубокий вдох как перед тем, как нырнуть в пруд, выпалила:
– Я пришла извиниться за своего отца и сказать, что он все еще болеет!
И наконец-то осмелилась поднять глаза на виконта.
Почему-то она представляла его брюнетом. Бледным, изможденным юношей с тенями, залегшими под глазами. Юношей с тонкими запястьями и дорогими кольцами на пальцах; печальным и равнодушным. Юношей, похожим на господина, который как-то раз проезжал вместе со своими друзьями через их деревню. Исабель запомнила тогда его взгляд – цепкий, изучающий, неприятный.
