Население обеспокоено, но куда оно денется от революции…
Черский вошел.
Внутри было на удивление тесно. Под ногами были знакомые ромбики, но стол вахтера был придвинут так близко, что Черский не мог даже охватить взглядом весь холл.
Вахтер что-то спросил, Черский что-то ответил. Вахтер, как ни странно, все понял и начал звонить.
Потом вышел тот самый опер, которого запомнил Черский, – от этого почему-то стало полегче. Хоть что-то он запомнил правильно.
Опер провел его вглубь холла. Но Черский все равно ничего не увидел – когда-то просторный, как в горпочтамте, холл был весь перегорожен какими-то стенками из ДСП на тесные комнатки, и по коридорам постоянно кто-то ходил.
Это было непохоже на «Место встречи изменить нельзя». Это было непохоже даже на отделение милиции в прежнем городе, этот желтый двухэтажный кирпич с коридорами, обшитыми дешевой фанерой. И все равно тут чувствовалась какая-то атмосфера власти – пусть даже эта власть скрыта за разрухой снаружи и этими перегородками внутри.
Они засели в одной из этих комнат, где стоял столик, шаткий, как само отечественное правосудие. В дверном проеме соседней комнатки стояла молодая патрульная. Она о чем-то докладывала, так что Черский мог безнаказанно пялиться на ее обтянутую черными штанами задницу, причем сбоку на бедре поблескивали хромированные наручники.
От этого зрелища ему стало еще несколько легче.
– Вот тут материалы дела, – на столик плюхнулась изрядно распухшая папка, раскрытая на двух страницах, исписанных крупным почерком. – Это ваши показания. Ознакомьтесь и подпишите.
Черский прочитал. Кажется, он и правда что-то такое говорил, но все это было переформулировано в каких-то жутко корявых юридических конструкциях, которые повторялись по три раза подряд. Такое не напечатали бы даже в «Новостях Каменеччины».
Самое главное – эти показания никак ему не угрожали. В них ничто не намекало, что он замешан в убийстве. И, что самое приятное, это было правдой.
– Вы мне только одно скажите, – произнес Черский, – я правильно догадываюсь, что того, кто это сделал, так и не найдут?
– Будут проводиться следственные действия.
– Но никто не гарантирует, что они к чему-то приведут.
– А кто хоть что-то может гарантировать? Как говаривал наш бывший всесоюзный министр товарищ Щелоков, «кроме милиции, некому людям помочь».
– А почему «товарищ», а не генерал Щелоков? – неожиданно для себя самого спросил Черский,
– Потому что успели разжаловать. Постарался товарищ Андропов.
– А что шили-то? Шпионаж, как обычно?
– Хищения в особо крупном размере. В те времена еще не знали, насколько крупные размеры бывают.
– А посадить успели?
– Нет. Уже под следствием застрелился.
– Даже если и воровал – чести не запачкал. В наше время это становится непостижимым.
– Вы странно говорите. Где вы этого нахватались?
– Бывший журналист.
– А сейчас кто?
– Пока не определился. Возможно, будущий.
– Тогда должны знать, что совсем обычное дело – когда случилось что-то непонятное, но концов уже не найти.
По старой репортерской привычке Черский решил немного сменить тему, чтобы подтолкнуть разговор и вытянуть побольше из собеседника.
– Меня немного удивили эти слова министра, – заметил он. – По моим наблюдениям люди, напротив, привыкли опасаться милиции. Иногда кажется, что милиция – это вообще последние, к кому люди за правдой пойдут. Всегда есть страх, что обматерят, заявление не возьмут, а то и тебя самого виноватым сделают. Откуда это? Что-то лагерное? Зэк же тоже старается с охраной не контактировать.
