Именно там, в кудрявых зарослях сирени справа от озера, я спасалась от насильников. Их было трое. Обкуренные чем-то парни увидели, как я шла с другого конца деревни домой. Они, словно волки, шли за мной следом, не отставая ни на шаг. Почуяв неладное, подгоняемая страхом преследования, я свернула на тропинку к Броду, думая, что успею убежать и спрятаться. Тем более, у озера должна быть Варя, изъявившая желание искупаться перед сном. Я не соизмерила их силы и свои. Они, наоборот, убыстрили шаг, нагоняя меня, как только почуяли, что ухожу в безлюдное место. А дальше началась погоня, где я кричала имя сестры. Эти звери были очень быстры, я еле успевала опережать их. Когда выбежала к Броду, с холма сразу кинулась в кусты сирени, думая, что они меня потеряют из виду, что смогу переждать в зарослях. Но не тут-то было. Один из троих больше всех жаждал крови и боли, а два его дружка отстали еще на холме. Ломая ветки, царапая руки, чувствуя, как хлещет по ногам до крови, и обжигаясь крапивой, я убегала от этого типа. Боже! Я никогда не забуду те страх и панику. Даже воспоминаниям, когда я убегала от Саббатовцев и пыталась покончить жизнь самоубийством, прыгнув с крыши, не сравниться с этим.
Мне тогда было пятнадцать. Еще невинна и беззащитна. Он догнал меня и повалил на землю лицом вниз, я же издала истошный крик, который и услышала Варя, сестра словно почуяла, что мне нужна помощь. Пока эта скотина заламывала мне руки, пытаясь одновременно стянуть шорты, Варя подскочила к нему сзади. И послала такой мощный заряд магии, что он умер сразу же, корчась в конвульсиях, по телу расцветала сине-фиолетовая сетка вен, как от удара молнии.
То была первая человеческая жертва Вари. Вторая была в тот же год, только зимой, дома, когда уже саму Варю пытался изнасиловать мамин хахаль. Правда, там все обошлось более благополучно для обеих сторон: урод перенес инфаркт благодаря тому, что мама пришла с работы раньше и сразу вызвала скорую, а сестренка осталась невредимой.
М-да…
– Чего стоишь? Кого ждешь?
Веселый родной голос прерывает цепочку неприятных воспоминаний. Оборачиваюсь и вижу, как Варя идет, держась за руку с Кевином. Оба счастливые.
– Я тут подумал, что стоит отметить наш приезд! – Кевин показывает бутылку вина, которую держал в руке.
– А где фужеры?
– И это говорит та, которая упрекала меня в неприспосабливаемости к условиям жизни с вами, – язвит Кевин в ответ. Он улыбается своей прекрасной улыбкой, а в ореховых глазах пляшут задорные огоньки. Тяжело слушать русский язык в его исполнении. Он все больше отрывается от Саббата и прошлой жизни. Еще немного – и, действительно, у нас будет Кеша, а не Кевин Ганн, шотландский мальчик из Блэкберна.
Он берет меня под руку, и мы все трое смотрим на водную гладь озера.
– Потрясающе! Меня окружают две самые очаровательные девушки в мире! Да еще и бутылка вина, закат, озеро…
Кевин произносит все так, будто только что сбылась его мечта. Это вызывает у нас с сестрой смех.
Мы спускаемся к водоему, после чего Кевин с помощью заклинания эффектно выталкивает пробку из горлышка, словно в руках у него шампанское, а не простое вино. Варя закуривает, глядя на озеро, которое в закате стало огненным: наверное, на дне Брода черти разожгли свой инквизиторский костер.
Бутылка идет по рукам, каждый делает глоток. Вино белое сухое, оттого и с кисловатым вкусом; «вкус грусти», кажется, так его однажды определила сестра. Сейчас я согласна с этим. А что еще остается делать глупой девчонке возле Брода, которая потеряла любовь, но взамен обрела сестру? Только грустить…
