– Я хочу извиниться за свое поведение. Я прошу прощения за то, что так относился к тебе с самого начала.
– Хорошо. Принято.
Но я не довольна. Мне этого мало.
– Что не так?
Теперь его очередь спрашивать у меня. Это даже забавно.
– Просто ты оскорбил меня прилюдно, выставив напоказ мою расчесанную руку. А извиняться решил наедине. Согласись, несправедливо?
– Несправедливо, – соглашается он и чему-то улыбается. После чего едко отвечает, будто кидает кость собаке. – Хорошо, если желаешь, то я извинюсь у всех на виду.
Я ловлю его злой взгляд и отвечаю тем же:
– Я всё знаю про ваши татуировки и что это ваша фишка, как учеников частной школы Саббат. Не беспокойся, у меня такой не будет.
– Что? – Он ошарашено смотрит на меня, будто я только что открыла его самую страшную тайну.
– Я не слепая. Заметила ваши татуировки. – Я киваю на его левое запястье, а он рефлекторно натягивает край рукава. Когда-то я так делала, чтобы спрятать свое расчесанное до крови запястье. И мне его не жалко в этот момент. Я выговариваю ему всё то, что копилось за эти дни: злобно и с ненавистью: – Ева рассказала, что вы все сделали их, словно какая-то каста, в честь вашего единения. Не беспокойся. Такая безродная шавка, как я, подобранная в больнице из жалости, не будет в вашей группе никогда. Можешь успокоиться. Я не претендую быть в вашей компании.
К глазам подступают слёзы, и я отворачиваюсь к окну, чтобы он не видел, как мне больно. Тишина душит непролитыми слезами.
– Я… я не считаю тебя безродной шавкой… – Его голос звучит глухо и до того странно, что хочется обернуться и посмотреть в его лицо. Но я не позволяю этого себе. – Просто… я… перегибаю палку в отношении тебя. Так считает Реджина. И… не только она.
Я превращаюсь вслух, слушая, как тяжело дается ему признание, как он с трудом подыскивает слова.
– Возможно, ты права, я считаю, что ты не для нас…
Горько ухмыляюсь. Все-таки он сноб и гордец. Давись правдой в виде слез, Мелани.
– Но, клянусь тебе, я постараюсь подружиться с тобой. Ты позволишь мне это?
Я все-таки оборачиваюсь, потому что последнее прозвучало с мольбой.
– Обещаешь больше не унижать меня прилюдно?
– Обещаю.
И я верю. Слишком уверенно, слишком правдиво, слишком клятвенно.
– Тогда позволю.
Я улыбаюсь ему и впервые вижу, как он улыбается мне, отмечая, насколько он красив, какие у него невероятные глаза, четко очерченные скулы, по которым так и хочется провести пальцем. А еще губы… Мой взгляд падает на них, и закрадывается мысль: каково с ним целоваться? Он такой же тягучий, как мед? Или что-то другое? А этот ток, который бегает по венам, когда он рядом? Что это?
На мгновение я забываю дышать, поглощенная своими фантазиями, и открыто гляжу на его губы, которые чуть приоткрываются, будто вот-вот слетит вопрос. Он тоже, не отрываясь, смотрит на меня, пока вопрос все-таки не слетает с его губ, возвращая меня в реальность и заставляя краснеть:
– Тебе нравится Кевин?
– Ну… смотря, что ты имеешь под словом «нравится».
Теперь моя очередь с трудом подыскивать слова. Что за странный вопрос?
– Нравится в смысле нравится, – раздраженно отвечает он, скрестив руки на груди и уткнувшись взглядом в одну точку, куда-то за плечо водителя.
– Как друг, он классный. С ним легко. Он веселит меня.
– А как парень?
Раздражение уходит из голоса, теперь Рэй спрашивает так, будто осведомляется, что я люблю больше – чай или кофе.
