– Кто такой?
– Рядовой Феррк! Стрелок четвертой роты восемьдесят восьмого пехотного полка!
Граций протянул ложку:
– Не побоишься?
– Господин, чего здесь боятся! Я же егерь, из семьи егеря – с детства разную животинку разделывал!
– Значит, разницы между человеком и животным не видишь?
– Скотина мычит – человек говорит. А кровь-то у всех красная.
– Ну-ну… Держи – покажи-ка в деле.
Феррк показал. Грубовато показал, топорно, но без дрожи в руках – будто мясник на разделке туши. Вырвав из глотки жертвы невероятный по силе крик, сменившийся всхлипываниями и стонами, равнодушно бросил глазное яблоко под ноги, раздавил, протянул ложку Грацию:
– Господин, ваш инструментик.
Советник покачал головой, с сожалением покосился на грязное пятно, оставшееся на пыльной земле (такой великолепный экземпляр погублен!), бросил Феррку монету:
– Инструмент теперь твой, и монета твоя. Ты теперь служишь у меня. Иди смени форму: мои люди в обносках не ходят. Скажешь, что я приказал.
– Слушаюсь! И… Господин… – замялся солдат.
– Да?
– Вы говорили, что вам нужно несколько крепких ребят вроде меня…
– У тебя кто-то есть на примете?
– Да.
Граций не верил, что здесь остался кто-то, похожий на Феррка: эти телята, что у забора стояли, позеленели, наблюдая экзекуцию, а некоторых стошнило.
– Покажи мне его.
– Это не так просто – его посадили на гауптвахту. Полковую. Он тоже рядовой, зовут Раррик.
– За что посадили?
– Множественные изнасилования местных дикарок, и еще он избил капрала из военной стражи.
Советник понимающе кивнул:
– Мне кажется, что посадили его именно за последнее прегрешение.
– А то! Да кому нужны эти грязные ведьмы?! Офицерам дела до них вообще нет, так что пусть радуются, что хоть мы на них внимание обращаем. Ой! Господин! Простите, забылся!
– Ты ручаешься за этого Раррика? Считаешь, что он не хуже тебя?
– Господин! Да он даже лучше! У меня самого от него мороз по коже!
Интересно… Неужто действительно повезло? Феррк вроде неплох, а если Раррик окажется не хуже, будет с кем работать. Граций не любил штатных палачей – те по рукам и ногам связаны правилами, их трудно заставить сделать лишнее. Для них истязания – это работа, а не хобби: шага в сторону не сделают. А ребята вроде таких солдат знать ничего про законы не знают – у них один закон: слово советника. Вон как глаз вынул – даже в лице не изменился. А ведь телесные наказания запрещены – искалечить допустимо лишь при допросе, причем усиленно пытать разрешено лишь узкий круг подозреваемых. Хотя в завоеванной стране большинство законов не более чем условности, с которыми можно не церемониться.
Граций обожал работать на завоеванных территориях – юридический вакуум вдохновлял на многочисленные импровизации.
– Хорошо, я проверю твоего любвеобильного товарища в деле. Справится – оставлю. А дело для него найдется быстро – у нас здесь намечается много работы.
