«Пишу в ночь перехода в первый день зимы. Ровно шестнадцать зим я уже прожила как Княжна Агидель Воибор. Кем становлюсь теперь – пока мне неизвестно. Хочу перечислить то, что меня смущает и следы того, что я смогла заметить ранее: два дня и ночь назад я упала со стула и порезалась осколком чашки. Сейчас я не могу найти след от раны. В вечер того же дня я очень сильно занемогла – потеряла сознание, а когда проснулась после долгого сна, стала слышать то, что ранее не могла. Звуки будто заново ожили для меня и теперь ведут точно к тому месту, где они рождаются и открывают новое и ранее скрытое. А сегодня после посещения необычной травницы и пифии Урсулы Ляпис, которая приехала вместе с балаганщиками, я узнала, что какой-то мудрёный магический щит на меня не ставится, хотя якобы на всех людей он действует. Путём эксперимента – это её слово для меня мало понятно – мы подтвердили это – я снова получила порез из-за осколка разбитой посуды, в этот раз на левой щеке. Видела даже свою кровь. Агния свидетель, но это тайна. Сейчас, когда я это пишу, могу точно сказать, что на моём лице не осталось больше никаких следов от этого пореза. Пока на этом всё. Пишу в твёрдом уме и здоровой памяти. Агидель Воибор»
– Эге, Князь, я никак в голову не возьму, к чему Агидель вела в этом послании? – советник потряс им в воздухе, будто угрожая кому-то невидимому.
– Единый, – тяжело выдохнул Авир, закрывая глаза, и вызывая в мыслях образ своей дочери, которая ещё совсем недавно сидела в этой самой опочивальне и писала то, что её мучило, не смея довериться ему, предпочитая молчаливое общество невзрачного пергаментного клочка. – Навой, то, что я тебе сейчас расскажу, покажется тебе жутким бредом, который породило, как могло показаться поначалу, только больное сознание. Выслушай меня и не перебивай, прошу.
Князь Авир Воибор начал своё повествование с того самого момента, как ему пришлось уйти из главного зала после срочного сообщения молодого стража о новоприбывшем госте из крепости Заморози, который пожелал увидеть хозяина замка именно в башне, служившей приютом для старинных книг и древних манускриптов. Говорил он сначала абсолютно безжизненным голосом, но чем дальше заходил его рассказ в глубины тёмной истории, связанной с Истром Мрачным и его изысканиями как в теоретическом плане, так и в практическом на тему Серых людей, тем сильнее напитывался жизнью его голос, будто черпая мощь из проснувшейся злости от состояния его беспомощности, в котором он пребывал ранее. С момента, когда Авир упомянул о перевоплощении ночного гостя и последующем его превращении, у Навоя побежали мурашки по спине, хотя, старый вояка уже давно думал, что его трудно чем-то удивить в этой жизни.
Когда Князь замолчал, он внимательно посмотрел на своего советника, который очень громко и возмущённо сопел, не переставая хмуриться, и будто что-то готовился сказать, но потом, в последний момент передумав, снова начинал жевать мысль, не дававшую ему покоя. Он теребил в пальцах записку, найденную в зеркальной гробнице, от чего пергамент начал истираться на сгибах.
Увидев это, Авир бесцеремонно отобрал у Краснояра многострадальную записку, и аккуратно расправив её на своём колене, хмуро пробурчал:
– Ну что думает твоя светлая головушка?
Навой медлил с ответом, хотя точнее, такового у него в голове и не было, только гигантская куча устрашающих размеров из колючих и ядовитых вопросов. Он даже слегка побаивался начать их озвучивать, ведь он мог легко своей бестактностью толкнуть немного пришедшего в себя Князя Авира в новую яму мрака и страдания.
