– Да работы завались, поесть не успел. А ты чего не спишь?
Маша хмыкнула.
– Спала, пока какой-то боров не завалился на кухню и не стал греметь посудой.
Греметь, да? Вроде тихо старался, чтобы не будить. Или так погряз в мыслях, что забыл обо всем?
– Лерку не разбудил?
– Нет, дрыхнет без задних ног. Доедай давай и тоже спать.
Старлей быстро забросал в себя остатки пельменей, запил холодным морсом из морошки (летом ягоды сами собирали) и отправился в кровать. Спать не хотелось – буря мыслей распаляла мозг, не давала ему успокоиться. Полночи Буров ворочался с боку на бок, задремал только под утро. Ему снились темнота, снег и вой собак.
* * *
Жена рано убежала на работу – она преподавала русский, литературу, историю и еще бог знает что (Буров давно запутался) в местной школе. Заодно и Лерку с собой забирала – в обычной школе дочка ходила бы во второй класс, ну а тут вместо классов сборная солянка из детей разных возрастов.
Старлей вставал позже всех, сонный и хмурый, плелся в дежурку к восьми. Это только они с Федотовым называли участковый пункт дежуркой, чисто по привычке – никто там, конечно, не дежурил. Если что случалось ночью, то местные звонили в 02, а уж оттуда набирали на личный Бурову. Но такое бывало редко.
Старлей неспешно пробирался темными улицами, без интереса посматривая на дома вокруг. За двадцать дней к постоянной темноте полярной ночи привыкаешь. Она особо и не давит, в Старо-Рыбацком при свете смотреть тоже не на что. Древний Рыбзавод на берегу моря каждый год обещали отремонтировать, но каждый год что-то мешало. Это только название такое громкое – завод, на самом деле всего лишь корявый горбыль вместо дома, иссохший труп, а не здание.
Да и остальное… Кирпичные коробки многоквартирников с облезшей краской и выпавшими из стен кусками – можно подумать, что тут когда-то была война и в дома попадали снаряды. Деревянные двухэтажки, в которых, наверное, никто больше не жил, глядели на Бурова пустотой за черными провалами окон без стекол. Жуткие, да, но хуже другое – от них веяло безысходностью и мраком, а это куда неприятнее любого страха.
Но больше всего Бурову не нравился старый Дом культуры, причем он сам не понимал почему. ДК не забросили, до сих пор работал, танцевальные коллективы там какие-то, детские кружки, театр… Ну неприятный он, такой типичный совдеп, бетонный выкидыш той тоскливой серой архитектуры. Даже плакат на нем до сих пор висел: «Пятилетку в три года!» Выцвел, потрескался, но его не снимали. Небось уже считали памятником, таким вот местным культурным достоянием.
Не сказать что старлей ненавидел Старо-Рыбацкое. Нет, ненависти и отторжения не было, но особой любви тоже. Он просто свыкся с этим местом, прилип к нему за двадцать лет. Буров даже не помнил, как поселок его впервые встретил – не до того тогда было, к свадьбе готовились, перед глазами витал только Машин образ, а окружение его не интересовало вовсе.
С женой они познакомились в Мурманске – Маша приехала учиться, а Буров только начинал карьеру. Потом все как-то быстро завертелось, в Большом городе его ничего не держало, и вот – здравствуй, Старо-Рыбацкое. Интересно, но о переезде куда-то еще они даже никогда не разговаривали. Наверное, думал старлей, это потому, что Маша сильно привязана к этому месту – тут родились и жили все ее предки до черт знает какого колена – а Бурову просто все равно, лишь бы жена и дочь были рядом.
