– Ну что ж, а теперь за работу!
И Джек двинулся выверенным путем меж магазинов, где в нем обычно нуждались больше всего. На каждом углу он останавливался, чтобы кофе не расплескался, и подносил его к своей тыкве, позволяя дивному аромату окутать ее шарфом. Однажды Джек, поддавшись на уговоры друзей, все‐таки попробовал угоститься напитком так, как это предполагалось, и не придумал ничего лучше, чем залить его струйку прямо в вырезанный рот. Авось, сработает, как тот трюк с исчезновением и появлением кошек, который демонстрировали для зевак джинны на Призрачном базаре. Затея, однако, оказалась фатальной – и для его рубашки, что вмиг пошла пятнами, и для его кожи, сползавшей после пластами, как у нагов [3] по весне. Заливать жидкость или пропихивать внутрь еду через шею тоже не получалось – в той попросту не было никаких отверстий. Как, кстати говоря, и шрамов с отметинами.
Будто вспомнив об этом, Джек забрался рукой под основание тыквы и поскреб шею пальцами. Поверхность гладкая, точно мрамор, и такая же холодная на ощупь… Быть может, потому что в теле Джека не было крови. А может, потому что у него никогда не было и головы? Словом, Джек даже не знал, пробовал ли когда‐либо пищу или кофе на вкус по-настоящему. Но он любил представлять, какие они – и каков мог быть он сам, если бы его голова однажды отыскалась. Интересно, кудрявые у него волосы или же прямые? А какого цвета глаза? Наташа как‐то обмолвилась, что представляет его зеленоглазым и рыжим, мол, это истинные цвета осени – зелень и огонь природы, в котором она сгорает. Тита же предположила, что Джек мог бы оказаться длинноволосым и русым, как пшеница, Франц сказал, что он однозначно лысый, как поля, когда приходит время жатвы. Сам Джек предпочитал думать, что волосы у него все‐таки есть, и даже неважно, какие именно. Гораздо важнее лицо. Необязательно красивое, с острым носом и с точеными скулами, как у того же Франца, но, может быть, с припухшими губами, круглое, симпатичное хотя бы… Такое лицо вполне подошло бы его худощавому телосложению, как и веснушки с крохотной щербинкой между верхними зубами.
Ах, если бы у Джека и впрямь были зубы…
Он снова остановился на полушаге, но на этот раз не ради кофе, а ради фетровых шляпок за витриной торгового центра – единственного во всем Самайнтауне. Иногда Джек цеплял их на скрюченный тыквенный хвостик, пока те не срывал и не уносил ветер. Джек никогда не пытался их поймать – просто провожал взглядом, наслаждаясь тем, что у него вообще есть взгляд. Джек видел, как видят все прочие люди (по крайней мере, был свято в этом убежден), а еще мог моргать, закатывать и закрывать глаза, которых у него не было; слышать звуки, хотя не имел ушей; и чувствовать те самые запахи, которые стали единственной его отдушиной. Когда‐то он решил, что все это уже дорогого стоит для парня, у которого, по логике, не должно быть даже мозгов, и решил радоваться тому, что имеет. Даже если сложно. Даже если иногда кажется, будто оно не имеет никакого смысла.
Джек прошел до бакалейной лавки, где обычно в октябре как раз ремонтировали крышу после затяжных дождей, и сунул первому встречному выдохшийся стаканчик с кофе, который уже отдал ему все свои запахи. Затем Джек завернул за угол…
И чуть не наступил на тыкву с голубой свечой.
– Ой, осторожно! Мы переставили их, чтобы починить лестницу. Прости!
