Самка человека, или Конец жары. Роман в стиле импрессионизма - страница 20

Первые куклы у нее были как раз не ее. Они были такие большие, что, когда они ей достались, она сама была их чуть больше. Были они «с чужого плеча», и к ней попали уже без платьев. Хотя целые. Но у одной – черненькой – уже потрепанные, хоть и тоже целые, длинные, густые волосы. Она была бы красавица, и, может быть, даже мечта, но – уже потрепанная поношенная мечта. Вторая была какая-то просто нелепость – лицо у неё было просто нарисованное. То есть, глаза не закрывались-открывались, а просто глядели, не моргая, бессмысленным кукольным взглядом. Скорее бы это был большой пупс. Но лицо было… Чем-то похоже на Мэрилин Монро. Тем паче, кукла была блондинка и волосы-то были не пупсовые. Блестящие бело-золотистые короткие кудряшки. Из-за присутствия и живучести этих кукол, видимо – у Жени было такое подозрение – ей не дарились новые – и за это она тем более, хоть и силилась, не могла их полюбить.

Нерушимо параллельно ее жизни существовала кукла, красавица, вечноспящая в своей тоже красивой коробке. Подарили её Жание дядя с тетей, то есть мамин брат с женой. Они вообще любили Женю. Но жили далеко – в Саратове. Женя была «первая племяшка», а их сын, на 8 лет старше когда-то даже ее нянчил. Сюда – по тем еще советским ценам это было даже и не далеко – приезжали по 2 раза в год: зимой и летом. И вот, то ли на Новый год, то ли на день рождения они привезли Жене эту красавицу.

Это было, конечно, у бабушки. Женю торжественно позвали в зал, где торжественно сидели вокруг стоящей на ковре коробки все имеющиеся здесь родственники, торжественно подвели к этой коробке, столь же торжественно её открыли. От этой церемонии Жене уже стало не по себе. В коробке с закрытыми глазами лежала прекрасная кукла в красивейшем розовато-сиреневом платье, матово блестящем, длиннее тех, что обычно бывали на детских игрушках. Жене дали на неё посмотреть, сообщили, что она – твоя. Но пока ее не дадут, она тут полежит, пока ты вырастешь, потому что сейчас ты маленькая для такой куклы. А вот, станешь старше, и научишься с ней играть, тогда тебе её обязательно отдадут.

Вовсе Женя не была исследовательницей: не разбирала на запчасти никого и ничего: ни кукол, ни жучков, ни паучков, тем паче последних до жути боялась лет до 12—13, а ночных жирных бабочек и сейчас боится. Она была созерцательницей. И кукле этой ничего не грозило. Затея прятать ее исходила, конечно, не от мамы, и не от дяди с тетей, а, как пить дать, от бабушки, у которой все и вся должно было быть на какое-то загадочное «потом».

И вот, периодически по ее просьбе ей давали посмотреть на эту красавицу в коробке. Иногда даже извлекали ее оттуда, от чего Женя узнала, что глаза с пушистыми ресницами у неё открываются, что у неё «как настоящие» длинные волосы. И – чудо чудное! – блескучая тончайшая сеточка, подбиравшая – как в сказках – эти густые пышные шелковые волосы ее, Жениного – темно-русого цвета. Может быть, что она может порвать эту паутинку переживала бабушка?.. Туфельки были…

Женя чувствовала эту куклу – Королевой. Она была важнее Жени. Она выглядела важной. Может быть, взрослой…

…Ну, и это уже необъективно. Начиная вспоминать чисто визуально – кукла была девочка и девочка. Это она в коробке с закрытыми глазами имела надменный вид. Королева на троне.

Кукла та канула в Лету. При том, что Женя помнила, все, что нужно и не нужно – почему-то вообще не вспоминалось, куда и когда она делась. Видимо, её Жене отдали – не могли же не отдать?! – когда у Жени на неё уже не осталось никаких нравственных сил. И играла с этой красавицей уже не она, а, должно быть, младшие сестры. И тогда, когда Женя уже перестала играть, а стала читать. Хотя одно другому в принципе, ведь, не противоречит? – В принципе – нет. Смотря у кого какие принципы.