Самка человека, или Конец жары. Роман в стиле импрессионизма - страница 23

Как и с едой в детстве, если ее отрывали от погружений в высь, она взирала на занятие одевания – то ли ей что-то дарилось, то ли шилось, то ли покупалось – как на непонятную мельтешню, скучную необходимость: отпустите меня уже поскорее.

С какого-то времени выбор и вообще необходимость идти в магазин, примерять, выбирать, тратить на это время и! – смотреть так долго в зеркало! – стали вызывать у нее совсем тоску, и она старалась об этом не думать и откладывать как можно больше на попозже. Правда, она по-прежнему шила и вязала – добытое личным трудом как-то больше вписывалось в ее миропонимание – и она позволяла себе это носить. Если… не отдавала кому-нибудь. И не только маме и сестре. Правда, такое впечатление, что лишь бы отдать… Хотя в тот момент казалось, что кому-то нужнее или лучше будет эта вещь. В результате всего в ее гардеробе хронически не хватало одежды на какие-нибудь случаи или даже погоду… Дошло до того, что однажды на Новый год, сама придумав себе образ и собираясь в магазины, вошла в состояние паники, приведшее в итоге к несварению желудка. Тогда она, правда, задумалась – что что-то не то…

Как-то сами собой в ней взросли и заполнили много места именно эти особенности ее бытия.

… – Ну, и что? – подумала она, вспомнив сейчас всё это. – Это и с другими, наверно, бывает. И можно объяснить, наверняка, какими-нибудь психологическими причинами, «из детства». Сколько народа ходит в одном и том же чуть не зимой и летом… «Привязка к школьной форме», опять же… – Но ты же сама это и отмечала, и тебе не очень нравилось такое однолепие. Можно объяснить – объясни. С другой стороны, а причем тут еда?.. Опять же, не всех на каждом углу называют «монахиней»..

Откуда же началась та серьезная девочка, которая незаметно для себя превратилась в «монахиню»?

…12 лет – рубежный для Жени год. Очень явно произошла перемена. С одной стороны, случилась естественное изменение девичьего организма. С другой…

Женя смотрела в окно.

Их улица с громким названием «Московская» имела весьма сельский вид: до полного впечатления не хватало только кур и поросят в лужах. Когда они на ней поселились, первые два года здесь еще ходил товарняк, грохоча вагонами, штук по 20—30, и Женя с Алькой неслись к окнам их считать. Голова состава уходила за поворот одной стороны – в загородные просторы, а хвост еще скрывался за поворотом с другой – в самую крайнюю улицу. Такая громадная гремящая гусеница поперек города.

Потом, к спокойствию и счастью граждан, в особенности всех родителей, товарняк убрали. Рельсы, кажется, остались. Но со временем их частично засыпало и затоптало землей. По сторонам самой дороги были большие насыпи, зимой с них удобно было кататься на санках, картонках или попе – у кого что было под рукой. Автодороги не было. То есть асфальта. Была грязь. То есть просто земля, местами заросшая травой и кустами, а местами – изрытая колесами грузовиков, заезжавших сюда, например, в «Гастроном», расположенном напротив наших окон.

Вот туда, в подвал магазина, должно быть, за мышами, а – кто знает? – может, и за колбасой – пробиралась черная кошка, когда Женя ее увидела.

Она двигалась важно, томно, грациозно неся себя, исполненную достоинства, снисходительно свысока оглядывая все лужицы и лужи, борозды из грязи, ища среди них островки сухой земли, куда можно было бы поставить лапу и торжественно перенести свое полное изящества тело. Ее черная гладкая шерсть переливалась на солнце дорогим шелком.