Он еще раз протянул цветок.
– Что это с тобой случилось? – спросила я и взяла цветок.
– Слышишь, теперь никто не посмеет тебя дразнить чистюлей…
И он толкнул меня, я грохнулась спиной на землю. Кто-то заполз на карачках сзади, я споткнулась и грохнулась.
– Слышишь! – закричал кривляясь Васька под хохот товарищей, – никто не посмеет дразнить тебя чистюлей, потому что ты грязнуля!
Когда вышли отец с мачехой, я стояла у парадной и ревела. Отец брезгливо оттащил меня наверх, выпорол и запихнул в кладовку, упомянув при этом, что вообще-то мое место в мусорном бачке.
Он сам был не очень аккуратен, но требовал аккуратности от других, особенно от меня. В кладовке было темно, пыльно, паучно и пахло мышами. Было страшно. Но еще страшнее стало, когда они пьяные вернулись из гостей и, не вспомнив про меня, начали стонать… Какого я страху натерпелась тогда, почти такого же, как на похоронах мамы. Я была совсем крохой, и сначала не было страшно, казалось, что мама сейчас проснется. Страшно стало, когда я поняла, что ее сейчас закопают…
– Ольга Петровна…
– Да, Леночка.
– Можно с Вами пошептаться?
– Садись, давай пошепчемся, – Ольга невольно залюбовалась, как девочка присела рядом, осмотрела себя, расправила неаккуратные складочки красного платьица, сложила руки на коленях и уставилась огромными широко распахнутыми глазами на Ольгу.
– Во-первых, – заговорщицким шепотом сообщила Леночка, – Сидоров выполз из угла.
Ольга посмотрела, действительно, Сидоров осмотрительно, еще осторожничая, направлялся отвоевывать машину.
– Сидоров, – железным голосом зазвучала Ольга. – Ты наказан.
Сидоров обиженно махнул рукой и покатился обратно в угол, ожидать следующего удобного случая или амнистии.
– Во-вторых, – продолжила девочка, – угадайте, что мне купили?
– Наверное куклу, – предположила Ольга.
– Не угадали, – засветилась от восторга девочка, – мебель для куклы!
– Да?
– Да. Там все-все-все. Ужасно дорогущая.
– Ну, ты довольна?
– Поверьте мне, оно того стоит.
– Я рада за тебя.
– Да, кстати, Володечка Горлик меня заговорил.
– Как это?
– Он ужасно болтливый.
– И как он тебя заговорил?
– Он говорил, говорил, говорил и заговорил. У меня даже голова закружилась.
– Да, он как девочка говорит.
– Хуже, много хуже. Девочки и то столько не говорят. Болтушка.
– Ты не обращай на него внимания.
– А я и не обращаю, сдался он мне. Он бедный и не красивый. А я красавица.
– Да, Леночка.
– Ладно, заболталась я с Вами! – девочка картинно взмахнула ручкой. – Побегу, дел еще невпроворот.
Ольга посидела еще минут пять, тупо прислушиваясь, как мимо скрипит жизнь, как внутри кипит желчь.
– Так, дети, собираем игрушки и идем одеваться гулять, – громко и хмуро сообщила воспитательница.
Кому-то помогла завязать шнурки, кому-то шапку, кому-то застегнула верхнюю пуговицу.
– Ольга Петровна, варежки, такие красненькие с белыми оленьчиками, куда-то подевались с батареи. Пропали, – затараторил Горлик.
– Хватит тараторить, ты под батареей смотрел? Может, они упали?
– Я и под батареей смотрел и в шкафчике смотрел. Мне их мама подарила. Она меня ругать будет.
– Нужно варежки на резинку пришивать – тогда не потеряешь.
– Сейчас я еще за батареей посмотрю.
– Горлик, все ждут тебя. Тебя одного.
– Ну, вот же они! За батарею завалились, я уж думал украли варежечки такие хорошие с оленьчиками. Вот.
Ольга стала закипать.
– Вова, тебя только ждем. Стоим и паримся.
