Бергам понял, что бурные сутки его не кончены. Его положение становилось все более затруднительным. Он пошел на крыльцо, опустив голову, и старался что-то сообразить, но сам не знал, что именно. Он велел женщинам идти спать, но они отказались, и он промолчал. Решительно, он был очень утомлен и очень уж немолод. Раб подал ему табурет, он сел; привлек к себе, сам того не сознавая, Семадар, потрепал ее по руке и опять отстранился. Женщины оживленно переговаривались, рабы перешептывались. Слышно было, что город начинает пробуждаться, за стеною засветились огни, заржали выведенные лошади. В то же время с аскалонской дороги донесся нарастающий гул голосов; показались факелы. Толпа шла прямо на дом Бергама; навстречу ей, из города, сюда же вели коней. Вскоре все место перед домом стало похоже на площадь военного сбора.
Бергам, гладя бороду, спустился с крыльца и пошел навстречу Ахтуру. При свете факелов он узнал его только потому, что узнать его было невозможно. Левая половина лица была нечеловеческая; но и правая была страшно искажена болью и бешенством. Гаммад, ведя лошадь под уздцы, шел с ним рядом.
– Мне нужна Семадар, – сказал Бергаму Ахтур, трудно и, видимо, с мукой ворочая исковерканной челюстью.
– Семадар ничего не знает и ни в чем не виновата, – ответил Бергам, обводя глазами освещенные лица; все как одно мечены были тем же зловещим выражением злобы, стыда и еще непроветренного похмелья. – Семадар ни при чем: виноват я, вижу, что виноват, и хочу вам рассказать все как было.
Они смотрели на него и ждали.
– Я мог предупредить вас и не предупредил, – говорил Бергам спокойно, степенно, без униженного смирения, но и без вызова; говорил именно так, как полагается вельможе, который совершил оплошность и вслух признает свою вину; ибо и это бывало в его родословной. – Самсон провел весь день в моем доме. Пришел на заре; очень гневался вначале, но потом успокоился и лег спать. Я был уверен, что все окончилось мирно; и, не желая тревожить Семадар и Ахтура и весь город, я велел своим домашним сохранить это посещение в тайне. А поздно ночью он проснулся, ушел – и остальное вы знаете. Я глубоко провинился пред вами, господа. Я слагаю с себя все мои звания, чины и должности; передайте меня суду по законам Пяти городов…
Гневный ропот слышался в толпе во время его слов. Ахтур, глядя на него боком, сделал ему рукою знак замолчать.
– Это мы после разберем, – произнес он довольно отчетливо. – Теперь не до тебя. Мне нужна Семадар, позови ее.
Бергам хотел возразить, но было поздно: легкая рука оперлась на его плечо – Семадар стояла с ним рядом. Некому было в этой толпе примечать такие вещи; но они были в ту минуту величавая пара, без испуга и без надменности, оба простые, сдержанные, серьезные, учтивые и на все готовые.
Ахтур указал на Гаммада:
– Он говорит, что ты видела, по какой дороге Таиш убежал.
Она покачала головой:
– О нет, Ахтур, я не видела.
Гаммад проговорил угрюмо:
– А мне сказала, что да, – и еще со смехом.
Семадар посмотрела на него, на Ахтура, на других, опять покачала головой и ответила:
– Я не так тебе сказала; ты перевернул мои слова. Но это мелочь; а видеть я не видела.
Кто-то сзади грубо крикнул:
– Скрути ей хорошенько руку за спиной, тогда узнаешь правду!
Бергам знал закон. По закону, муж имел у них над женою почти безграничные права – в некоторых случаях право казни и во всех случаях право пытки. Медлить было опасно.
